Александр Трифонович Твардовский: стихи последних лет
Александр Трифонович Твардовский: стихи последних летВ 1939 году одному из выпускников МИФЛИ на государственных экзаменах по литературе достался билет: «Страна Муравия». Этим студентом оказался сам автор этого произведения Александр Твардовский...
Так говорят, а возможно, этого не было. Но по времени это могло иметь место, потому что действительно, когда сдавал госэкзамены Александр Трифонович Твардовский, в вопроснике числилось это его новое поэтическое произведение...
Александр Трифонович Твардовский родился в 1910 г., в деревне Загорье, Смоленской губернии, в семье крестьянина–кузнеца. До 1928 г. жил в деревне, учился в школе, работал в кузнице, был секретарем сельской комсомольской ячейки.
С 1924 г. стал печатать заметки и стихи в смоленских газетах. С 1928 г. жил в Смоленске, учился в педагогическом институте, сотрудничал в местных газетах и журналах. Много ездил по Смоленщине, в только что возникшие тогда колхозы и, как он сам пишет, «вникал со страстью во все, что составляло собою новый, впервые складывающийся строй сельской жизни». Именно этим годам он обязан своим поэтическим рождением.
В 1936 г. А. Твардовский приехал в Москву и учился на филологическом факультете Московского института истории, философии и литературы, который окончил в 1939 г. Во время Великой Отечественной войны работал во фронтовой печати.
«Счет своим писаниям» А. Твардовский начинает с поэмы «Страна Муравия» (1936), в которой на полусказочном сюжете – странствии крестьянина–единоличника Никиты Моргунка в поисках мужицкого рая – показана широкая картина великого социалистического перелома в деревне. Вслед за «Страной Муравией» А. Твардовский выпустил лирические сборники: «Дорога», «Сельская хроника», «Загорье». Средь фронтовых тревог и будней родилась у А. Твардовского изумительная «книга про бойца» – поэма «Василий Теркин», получившая всенародное признание. Эта книга, писал А. Твардовский в автобиографии, была «моей лирикой, моей публицистикой, песней и поучением, анекдотом и присказкой, разговором по душам и репликой к случаю». Поэмы «Дом у дороги» (1946), «За далью – даль» (1960), «Теркин на том свете» (1962) – таковы дальнейшие работы замечательного советского поэта–эпика. Поэма А. Твардовского «За далью – даль» в 1961 г. была удостоена Ленинской премии.
Наряду со стихами Твардовский всегда писал прозу. В 1947 опубликовал книгу о минувшей войне под общим заглавием «Родина и чужбина».
Проявил себя и как глубокий, проницательный критик: книги «Статьи и заметки о литературе» (1961), «Поэзия Михаила Исаковского» (1969), статьи о творчестве С.Маршака, И.Бунина (1965).
Многие годы Твардовский был главным редактором журнала «Новый мир», мужественно отстаивая право на публикацию каждого талантливого произведения, попадавшего в редакцию. Его помощь и поддержка сказались в творческих биографиях таких писателей, как Ф.Абрамов, В.Быков, Ч.Айтматов, С.Залыгин, Г.Троепольский, Б.Можаев, А.Солженицын и др.
18 декабря 1971 А.Твардовский скончался после тяжелой болезни.
Стремление сказать самое существенное и объективное о нашей жизни – едва ли не главное свойство поэтического творчества А. Твардовского. Судьбы народа, его пути к общему счастью, духовная красота и сила советских людей, их беспримерный трудовой подвиг в последние десятилетия нашей истории, государство и личность, общественное назначение искусства и художника – вот круг вопросов, которые вдумчиво и глубоко охватывает эпос и лирика поэта. А. Твардовского отличает превосходное знание народной жизни, народного характера и правдивость истинного реалиста, убежденного сторонника «правды сущей, правды, прямо в душу бьющей». Его гибкий, меткий, всем доступный и будто врезающийся в суть предмета стих органически тяготеет к народному присловию, к шутке, он впитал в себя наиболее живые традиции устного поэтического творчества и уроки русских поэтов–классиков, в первую очередь Некрасова.
Понятие «стихи последних лет» объединяет лирические циклы, опубликованные в журнале «Новый мир» 1965–1969 годов под заголовками «Из лирики этих лет», «Стихи из записной книжки», «Из записной книжки». К печати эти подборки стихов готовил сам автор.
Стихи эти имеют особую эстетическую значимость. Константин Симонов по этому поводу говорил: «Казалось, в своей поэме «За далью – даль» Твардовский поднялся на такую вершину поэзии, что выше подняться невозможно. А он сумел. И эта последняя, высочайшая его вершина – его лирика последних лет». «Стихи неслыханной искренности и откровенности» – так воспринял Федор Абрамов позднюю лирику Александра Твардовского. «Нельзя понять и оценить поэзию Твардовского, не почувствовав, в какой мере вся она, до самых своих глубин, лирична. И вместе с тем она
широко, настежь открыта окружающему миру и всему, чем этот мир богат, – чувствам,мыслям, природе, быту, политике», – писал С. Я. Маршак в своей книге «Воспитание словом».
В статье об А. А. Ахматовой А. Т. Твардовский высказал самую дорогую для себя мысль: «Поэзия Ахматовой – это прежде всего подлинность, невыдуманность чувств,поэзия, отмеченная необычайной сосредоточенностью и взыскательностью нравственного
начала… В целом – это лирический дневник много чувствовавшего и много думавшего современника сложной и величественной эпохи». Эти слова были определены эстетической близостью двух художников слова, стремившихся выйти за пределы узкой
композиционной формы краткого лирического стихотворения. Их привлекало создание лирических циклов как своеобразной новой структурной формы большого масштаба. У Твардовского работа над такими циклами проходила в течение многих лет. «Это – настоящий реквием, простой, величавый и скорбный».
Эти слова С. Я. Маршака относятся к таким «проникновенным стихам» А. Твардовского, как «Я убит подо Ржевом…» (1945–1946), «В тот день, когда окончилась война…» (1948), «Сыну погибшего воина» (1949–1950), «Их памяти» (1949–1951), «22 июня 1941 года» (1950), «Жестокая память» (1951), «Лежат они, глухие и
Немые…», «Я знаю, никакой моей вины…» (1966). Они составили стихотворный цикл,отличающийся тематическим и эмоциональным единством и свойственной художественному мышлению А. Твардовского повышенной ретроспективностью. Нельзя
не заметить, как часто в его стихах сталкивается прошлое и настоящее, повторяются слова «память», «памятный». Они выносятся в заглавия стихотворений, становятся ключевыми
в развитии темы. С них нередко начинаются лирические признания поэта, его размышления:
Нам памятна каждая пядь
И каждая наша примета
Земли, где пришлось отступать
В пыли сорок первого лета.
(«У славной могилы», 1943)
И чем бездомней на земле
Солдата тяжкий быт,
Тем крепче память о семье
И доме он хранит.
(«Зачем рассказывать о том», 1943)
Память трудной годины,
Память боли во мне.
Память горя сурова,
Память славы жива.
(«Москва», 1947)
Обращение к прошлому, к памяти позволяет постичь высшие моменты бытия. Память питает лиризм поэта, восстанавливает то, что было подлинным счастьем и радостью. Жизнью. Миром. Представление о нем создают те «подвижные картины», с которых
начинается стихотворение «Жестокая память». Обращает на себя внимание лиризм воспоминаний, переданный в мягком, неторопливом, певучем звучании стиха. Но «Жестокая память» – это и стихи, впитавшие в себя напряжение и драму истории, иные
подробности и приметы времени: «окопная маскировка», «дым горячих воронок», «угарная пыль похода», «соль солдатской спины», «сражений грохочущий вал». Все это вбирает в себя метафорический образ потрясающей силы:
Июль сорок первого года,
Кипящее лето войны.
«У каждого настоящего поэта обязательно есть стихи, выделяющиеся из прочих, возвышающиеся над остальными. Они становятся достоянием различных антологий,хрестоматий. В этом ряду, – считает К. Ваншенкин, – безусловно, и «Я убит подо
Ржевом…». В своей заметке «О стихотворении «Я убит подо Ржевом…» поэт рассказывает об истории его создания, о поездке под Ржев осенью 1942 года. «Форма первого лица в «Я убит подо Ржевом…» показалась мне наиболее соответственной идее единства живых и павших «ради жизни на земле». Трагизм хода истории был для Твардовского очевиден. И он сумел рассказать об этом
по–своему. Названия стихотворений «Я убит подо Ржевом…» и «Лежат они, глухие и немые…» возвращают нас в памятную, тяжелейшую пору, которую переживала страна.
Фронт горел, не стихая,
Как на теле рубец.
Этот месяц был страшен.
Было все на кону.
Слова эти написаны с полной достоверностью – и чисто внешней, и психологической. Это ощущение человека, который был сам участником событий, когда «было все на кону», когда «решалась судьба Отечества». «Форма первого лица» и обнажает, и
затушевывает авторское присутствие в стихе. В другом стихотворении – «Лежат они, глухие и немые…» оно проявляется в элегическом звучании стихотворной фразы, щемяще–грустной интонации, в выборе слова:
Лежат они, глухие и немые,
Под грузом плотной от годов земли –
И юноши, и люди пожилые,
Что на войну вслед за детьми пошли,
И женщины, и девушки–девчонки,
Подружки, сестры наши, медсестренки,
Что шли на смерть и повстречались с ней…
Поставленные рядом, два эти стихотворения образуют смысловое и эмоционально– лирическое единство. Это своего рода поэтическая дилогия, в которой постигается судьба фронтового поколения, воссоздается его духовный, нравственный портрет. Поэт словно бы предвосхищает судьбы павших:
...зарыт без могилы…
Там, куда на поминки / Даже мать не придет,
Всем, что было потом, / Смерть меня обделила…
История создания стихотворения «В тот день, когда окончилась война…» по–своему замечательна. О ней можно прочитать в книге А. Кондратовича «Александр Твардовский» в главе «Заметки о лирике». Повторив первую строку стихотворения,
вынеся ее в заголовок, поэт тем самым утвердил мысль о значительности, важности исторического момента – кончилась война! В стихотворении ситуация драматизирована:
происходящее не описывается, а развертывается перед нами. Исторические воспоминания о «том дне» пережиты Твардовским глубоко лично. Это трагедийное повествование, в
котором поэт развивает тему «большой разлуки», «великого прощания». Стихотворение обретает летописную трагедийную торжественность и значительность. По мере развития
темы усиливается эмоциональное напряжение стиха. В эпически мерном движении строк
мы чувствуем элегическую печаль, которая имеет действенную силу катарсиса:
И только здесь, в особый этот миг,
Исполненный величья и печали,
Мы отделялись навсегда от них:
Нас эти залпы с ними разлучали.
Лирика отражает процессы внутренней жизни автора. В стихах Твардовского с годами
стала явственнее проступать искренность личных признаний, а в поэтической манере –
исповедальность тона. В справедливости сказанного убеждает стихотворение,
завершающее реквием, – «Я знаю – никакой моей вины...»:
Я знаю, никакой моей вины
В том, что другие не пришли с войны,
В том, что они – кто старше, кто моложе –
Остались там, и не о том же речь,
Что я их мог, но не сумел сберечь, –
Речь не о том, но все же, все же, все же...
Об этом стихотворении много писали.
«Удивительное стихотворение. Ведь всего–навсего одна и та незаконченная, как бы
затихающая в глубоком, уже бессловесном раздумье фраза. И слова – все до одного
обычные, ни одного по видимости поэтичного. А возникло из этих обиходных слов чудо
поэзии» (А. Кондратович).
«Казалось бы, что может сделать один художник в разливанном море всеобщего
безумия?.. И конечно же, прав поэт, сказавший, что вроде бы и нет его вины в том, что
война вспыхнула как очевидный акт безумия и что она была тяжелой и кровопролитной.
И тем не менее не случаен этот горький вздох запоздалого сожаления, близкого к
ощущению собственной вины: «...но все же, все же, все же...» (Б. Можаев).
Григорий Бакланов в своих воспоминаниях о Твардовском заметил: «Это «все же» не
одного его сопровождало и сопровождает в послевоенной выпавшей нам жизни. Но
только он мог так за всех сказать».
У Твардовского «невозможность забвения, неизбывное ощущение как бы себя в них, а
их в себе» выражается с редкой обнаженностью чувств. Стихи обрываются на одной из
кульминаций мысли. Поэт остается один на один со своими воспоминаниями, мы имеем
дело с чистой рефлексией. А в самой незавершенности мы не можем не видеть
драматического начала. Недоговоренность, стихи, остановленные на полуфразе, получают
особенную выразительную силу, таят в себе загадку, скрытый смысл, который
приковывает читателя.
Твардовский представляет собой явление исключительной цельности. Это Мастер,
мысль которого обращена к тем нравственным и эстетическим заветам, которым должен
следовать художник слова и которые связаны с его духовными исканиями. Традиционная
в русской литературе тема «О поэте и поэзии» получила в лирике Твардовского
неординарное решение. Следует прежде всего отметить ее исповедальный характер.
В стихах на эту тему чаще всего обозначается ситуация: «поэт наедине с самим собой».
Она неоднозначна, что сказывается на интонации, выборе слов, на характере авторской
исповеди. В стихотворении «Изведав жар такой работы...» поэт показан в минуты
вдохновения («жар работы» – сказано автором). Две короткие строфы, убыстренный
ритм стиха, слова в один–два слога словно бы «подгоняют» друг друга; поэт в волнении
торопится записать их – все это помогает понять состояние лирического героя.
Изведав жар такой работы,
Когда часы быстрей минут,
Когда забудешь, где ты, что ты,
И кто, и как тебя зовут;
Когда весь мир как будто внове
И дорога до смерти жизнь...
Радость переживаемой минуты поэт приглушает ироническим обращением к самому
себе: «От сладких слез, что наготове, / По крайней мере удержись».
В стихотворении «Стой, говорю: всему помеха...» поэт показан в ином состоянии. Он
резок, категоричен, бескомпромиссен по отношению к себе. Он вершит бесстрашный суд
над собой.
Стой, говорю: всему помеха –
То, что, к перу садясь за стол,
Ты страсти мелочной успеха
На этот раз не поборол.
Ты не свободен был. И даже
Стремился славу подкрепить...
Прочь этот прах, расчет порочный...
И здесь сюжет лирического стихотворения приобретает не фабульную, а
психологическую остроту. Причем началом стихотворения служит сама кульминация
чувств, непосредственно вводящая в мир волнующих поэта мыслей: «мелочные страсти»,
«успех», «слава», «расчет порочный» – все это мнимые ценности, «прах», они делают
поэта несвободным. Такая открытость в выражении поэтического чувства не может не
найти отклик в душе читателя. Он почувствует эмоциональный контраст, на котором
строится это стихотворение. Резкие фразы первой строфы («Стой...», «Прочь...»)
сменяются плавными строчками второй части стихотворения, в которой высказаны
заветные желания:
А только б сладить со строкой.
А только б некий луч словесный
Узреть, не зримый никому,
Извлечь его из тьмы словесной
И удивиться самому.
И вздрогнуть, веря и не веря
Внезапной радости своей,
Боясь находки, как потери,
Что с каждым разом все больней.
Счастлив бывает поэт в те минуты, когда ему это удается. Такой мотив получил свое
развитие в стихотворении «Не хожен путь...», которое завершается словами:
Такая служба твоя, поэт,
И весь ты в ней без остатка.
– А страшно все же?
– Еще бы – нет!
И страшно порой,
Да – сладко!
Доверительность признаний поэта, разговорная интонация, диалогическая форма
поэтического текста, своеобразие синтаксиса с его выразительным тире – все направлено
на раскрытие высокой темы: «Поэт и его призвание». И здесь очень сильным оказывается
не столько логический смысл, сколько смысл эмоциональный, созданный лирической
композицией. Ход лирических размышлений Твардовского подчинен поискам ответа на
вопрос: «Что нужно, чтобы жить с умом?» Именно с него начинается одно из
стихотворений 1969 года. Ответ содержится в заветах, которые оставил поэт:
Понять свою планиду:
Найти себя в себе самом
И не терять из виду.
И труд свой пристально любя, –
Он всех основ основа, –
Сурово спрашивать с себя,
С других не столь сурово.
Как видим, и вопрос этот, и поиски ответа на него оказались этически значимыми для
самого автора и для его читателя. Они придали восприятию жизни ту особую
проникновенность, ту эстетическую «новизну», о которой, как о желанном открытии,
писал Твардовский в стихотворении «Нет ничего, что раз и навсегда...»:
Все в этом мире – только быть на страже –
Полным–полно своей, не привозной,
Ничьей и невостребованной даже,
Заждавшейся поэта новизной.
Эстетическая программа поэта, его нравственное кредо выражены в стихотворениях
«О сущем», «Вся суть в одном–единственном завете...», «Час мой утренний, час
контрольный...», «Собратьям по перу», «Не много надобно труда», «Слово о словах»,
«Моим критикам». Эти стихи полны духовного смысла. Они – «мера личности» поэта.
В них утверждается высокое, общезначимое:
А я лишь смертный. За свое в ответе,
Я об одном при жизни хлопочу:
О том, что знаю лучше всех на свете,
Сказать хочу. И так, как я хочу.
– Мне нужно, дорого до слез
В итоге – твердое сознанье,
Что честно я тянул мой воз.
Верно, горшки обжигают не боги,
Но обжигают их – мастера!
Заметим: эти и другие подобные признания, которым сообщена сила афоризма,
Твардовский ставит в конец стихотворения. Тем самым концовку он делает ударной,
лирическое напряжение идет не на спад, а, напротив, к своему усилению. Перед нами
предстает личность незаурядная, по–человечески неординарная. Каждое сказанное здесь
слово – о высоком назначении человека, о смысле и цели его жизни, долге, совести,
ответственности. Твардовский жил и писал в соответствии с дорогими ему нравственными
заветами. Незадолго до кончины он подготовил к печати сборник стихотворений и поэм.
Он вышел в 1971 году. Раздел лирики завершился стихотворением «К обидам горьким
собственной персоны...». Оно было написано в 1968 году. «Более мрачного периода, чем
68–й, я не знаю», – писал А. Кондратович, ведущий сотрудник журнала «Новый мир».
«Вряд ли у «Нового мира» был такой отчаянный период», – говорит А. Твардовский.
Психологическая ситуация, в которой оказался поэт в ту пору, раскрывается в словах:
«обиды горькие» («ожог обиды» – подтвердит М. И. Твардовская). Первая строфа
говорит и о кризисе душевного состояния автора, и о его преодолении:
К обидам горьким собственной персоны
Не призывать участье добрых душ.
Жить, как живешь, своей страдой бессонной, –
Взялся за гуж – не говори: не дюж.
Хорошо известная пословица не выглядит здесь литературной цитатой. Она, как и
слова высокого стиля («душа», «судьба», «тропа», «жить», «живешь», «соступая»),
направлена на передачу того, что стало убеждением Твардовского. Ключевая мысль
стихотворения выражена в чеканных формулировках:
С тропы своей ни в чем не соступая,
Не отступая – быть самим собой.
Так со своей управиться судьбой,
Чтоб в ней себя нашла судьба любая
И чью–то душу отпустила боль.
«Мера личности» поэта обнаружила себя в каждой строке этого стихотворения,
наполняя глубоким смыслом девиз: «Быть самим собой!» Какой смысл заложен в эти
слова, проясняет дневниковая запись Твардовского, сделанная 4 марта 1959 года: «В
литературном деле самая трудная и решающая форма ответственности, как это ни
парадоксально на первый взгляд, это форма личной ответственности за себя как
литератора, т. е. твоя работа, то, что пишешь ты, беллетрист, очеркист, критик...
Труднее всего писателю отвечать за себя, – а не за литературу в целом – это как раз
легко... Отвечать – это суметь быть самим собою, быть личностью. Талант – это личность...» (Знамя. – 1989. – № 9. – С. 144).
По–своему комментирует слова Твардовского «Быть самим собой!» Сергей Залыгин.
Заканчивая свою статью о Твардовском (Новый мир. – 1990. – № 6), он написал: «Поэт,
а значит, и артист: он жизнь не играл, он ею жил. Как мог, как умел и как не умел».
