Вторник, 19.03.2024, 07:21
Приветствую Вас Гость | RSS
Меню сайта
Форма входа
Поиск
Календарь
«  Март 2024  »
ПнВтСрЧтПтСбВс
    123
45678910
11121314151617
18192021222324
25262728293031
Наш опрос
Оцените мой сайт
Всего ответов: 7558
Статистика

Онлайн всего: 1
Гостей: 1
Пользователей: 0

Сайт Александра Лагуновского

Александр Твардовский: поэмы "За далью - даль", "По праву памяти"

Александр Трифонович Твардовский: поэмы "За далью - даль", "По праву памяти"

Работа над поэмой "За далью - даль" шла с перерывами в течение десяти лет (1950–1960). Что это за
годы в судьбе поэта?
Первое послевоенное десятилетие было трудным для него. Сказывалась усталость,
нажитая на войне; ему пришлось пережить массированный удар критиков за книгу прозы
«Родина и чужбина» (1948), в 1953 г. – снятие с поста главного редактора журнала
«Новый мир» за «неправильную линию в области литературы», «за идейно порочную»
поэму «Теркин на том свете» (она характеризовалась как «пасквиль на советскую
действительность»). До 1956 года на Твардовском висело клеймо «кулацкий сынок».
«Трудный мой год, – записывает поэт 20 сентября 1954 года. – Подводя грустные итоги,
можно отметить, что я понес поражение «по всем трем» линиям: журнал, поэма, личное
дело в райкоме. Целый этап жизни окончился решительно, и нужно начинать другой, а
душевных сил мало».
Поэт остро переживал свой творческий кризис. Он понимал, что ритм стиха «может
одушевить только свежая поэтическая мысль». О горьких минутах своей творческой
жизни Твардовский писал в главе «В дороге», сравнивая себя с «тем солдатом, что от
полка / Отстал случайно на походе». Обращает на себя внимание и такое признание поэта:
«Мне по природе моей – необходима свежесть впечатлений, невыдуманность картин,
ситуации, встреча с новыми людьми, какого–то воздуха времени. Иначе начинаю
забуксовывать». В этих словах Твардовского выражена эстетическая позиция художника,
которая предопределяла его жизненные ходы, его решения: «Надо что–то предпринимать,
нужно ехать, нужно слышать, нужно дышать, нужно видеть, нужно жить». Отметим
побудительный характер этого высказывания. Поездки, дорогу поэт воспринимал как
спасительное лекарство.
Изведав горькую тревогу,
В беде уверившись вполне,
Я в эту бросился дорогу,
Я знал, она поможет мне.
В течение долгих лет (1948–1959) Твардовский совершил поездки на Урал, не раз –
в Сибирь, на Дальний Восток, к Тихому океану. Впечатления от этих разных путешествий
по стране и составили сюжетную основу «путевого дневника».
Мысль о поэме, которая еще не получила своего названия «За далью – даль», пришла
Твардовскому в 1949 году. Поэт вспоминал: «Как–то раз при переезде через Амур возле
Комсомольска–на–Амуре я впервые подумал, что мог бы написать поэму со свободным,
ничем не стесненным и ничем не ограниченным сюжетом, в которую втоптал бы все свои
нынешние, прежние и, возможно, будущие впечатления от поездок. Мысль эта мелькнула
у меня как раз на мосту через Амур, и я даже схватил какие–то строчки, которые потом и
легли в стихотворение «Мост».
Алексей Кондратович так комментирует это признание поэта: такое «мгновение – не
сущий пустяк, а событие, кай бы венчающее большую внутреннюю работу к приступу,
началу самой работы над произведением. Работу огромную, до времени потаенную,
невидимую и даже не всегда сознаваемую самим поэтом». Твардовскому понадобилось
еще два года, пока началось осуществление замысла нового крупного произведения, пока
к поэту не пришла уверенность: «есть тема, не выдуманная от желания писать стихи, а та,
от которой деваться некуда, если не одолеть ее; есть сердце, не огражденное мелочным
себялюбием от других сердец, а открыто обращенное к ним; есть, наконец, желание
думать и додумывать для себя до конца, до полной уверенности то, что кажется уже
достаточно обдуманным другими, готовым (готового ничего нет в области мысли), – все
с самого начала проверить».
Твардовский не назвал поэму «За далью – даль» книгой, как это было с «Василием
Теркиным», или «лирической хроникой», как это случилось с «Домом у дороги».
Подзаголовок «Из путевого дневника» значился лишь в первых публикациях поэмы, а
затем был автором снят, хотя в самом ее тексте встречаются определения «дорожная
тетрадь», «дневник дорожный», «мой дневник», на страницах которого был отражен
общий контур сюжета:
А сколько дел, событий, судеб,
Людских печалей и побед
Вместилось в эти десять суток,
Что обратились в десять лет.
Сам Твардовский считает свою поэму «лирической летописью этих годов».
Что горько мне, что тяжко было
И что внушало прибыль сил,
С чем жизнь справляться торопила –
Я все сюда и заносил.
В поэме «За далью – даль», хотя и нет главы «О себе», как в «Василии Теркине»,
автор с подкупающей искренностью поверяет читателю всю сложность своей
писательской судьбы, ответственность своего художнического долга. Не случайно его
поэму называли «исповедью сына века».
В главах «В дороге», «Две дали», «Фронт и тыл», «До новой дали» больше
автобиографического, личного, сокровенного. В них история преломляется в каких–то
частностях, которые рождаются в воспоминаниях поэта:
Мы все – почти что поголовно –
Оттуда люди, от земли.
Я счастлив тем, что я оттуда.
Из той зимы,
Из той избы.
И счастлив тем, что я не чудо
Особой, избранной судьбы.
Я к той поре глухим не стал,
И все взыскательнее память
К началу всех моих начал.
Не молкнет память жизни бедной,
Обидной, горькой и глухой.
Стояла кузница в Загорье,
И я при ней с рожденья рос.
Я вижу отчий край смоленский...
Поэма «За далью – даль» представляет собой и широкое эпическое полотно. Здесь
воспоминания и размышления автора сочетаются с дорожными впечатлениями, с
картинами, мелькающими за окном вагона. Заволжье, Зауралье, Забайкалье –
путешественник как бы заново открывает для себя дали, эти края Родины. В главах
эпического плана: «За далью – даль», «Семь тысяч рек», «Две кузницы», «Огни Сибири»,
«На Ангаре», «К концу дороги» – воссоздается «державный образ Родины». «Окрестный
мир земли обширной» живет в поэме в многочисленных зарисовках, передающих
ощущение ее неоглядных далей.
В пейзажах Твардовского доминируют укрупненные образы: «Волга–матушка»,
«Батюшка–Урал», «Огни Сибири». Автор прибегает к метафоре, гиперболе: в Волгу
«смотрелось пол–России», «под кувалдой главного Урала земля отчетливо дрожала», «Как
Млечный Путь, огни земные». Эти образы важны не сами по себе. Они позволили поэту
сказать о масштабах дел русского народа, «подвижника и героя».
Великолепно передано ощущение Сибири, ее просторов, ее величия:
Сибирь! И лег и встал – и снова
Вдоль полотна пути – Сибирь.
Повествование о Сибири строится на смысловых и эмоциональных контрастах:
Сибирь! Как свист пурги – Сибирь, –
Звучит и ныне это слово.
Звукопись, фонетическая оркестровка стиха, сравнение по–своему романтизируют этот
образ. Романтическая приподнятость чувствуется и в словах: «огни Сибири», которые
«текут», «бегут», «лучатся» «с нерассказанной красой». А рядом с этим – другие образы,
другие слова: «угрюмые зоны», «недоброй славы край глухой».
Всматриваясь в дорожную даль, в мелькающие за окном огни, Твардовский думает о
людях «нелегкого труда», которые обживали эти суровые края:
А что там – в каждом поселенье
И кем освоена она...
И как в иной таежный угол
Издалека вели сюда
Кого приказ,
Кого заслуга,
Кого мечта,
Кого беда...
Какой емкостью отличается эта мысль! В четырех последних строчках – чуть ли не
вся история поселенцев Сибири, ее прошлое и настоящее. Чувством глубокой горечи
окрашены размышления о самой Сибири, и «величавой и суровой»:
Как мало знала ты людей,
Кому б была землей родимой.
Необходимо отметить еще одну особенность пейзажей Твардовского. Для него
природа – воплощение прекрасного в жизни. Сильнее всего этот мотив выявлен в главе
«На Ангаре». В предварительном комментарии к ней нужно подчеркнуть, что
Твардовский был очевидцем главного события, отраженного в поэме, – перекрытия
Ангары и писал о нем по «живому впечатлению». Оно было настолько сильным, что
этому событию Твардовский посвятил прозаическое описание «Порог Падун»,
стихотворение «Разговор с Падуном», написанные одновременно с главой «На Ангаре».
По стилю этих произведений мы можем судить, во власти каких чувств находился поэт.
Он был покорен природой Забайкалья, украшением которой была красавица Ангара, он
любуется ее природной силой.
«Все свои внешние впечатления Твардовский как бы погружает в лирическую
глубину». Это наблюдение С. Я. Маршака проиллюстрируем серьезной мыслью
Твардовского о возможностях и роли искусства в постижении быстротекущей жизни.
В одном из эпизодов главы «На Ангаре» речь идет о художнике, который хотел «У
Ангары своею кистью / Перехватить ее красы»:
Но жалок был набросок смутный.
Не поспевала кисть вослед
Реке, менявшей поминутно
Своей волны летучий цвет.
Жизнь утверждала новые пейзажи – с плотинами, эстакадами, мостами. «И есть что
видеть и есть что петь», – говорил поэт в главе «С самим собой». И его стихам не чужда
патетика: в финале главы «На Ангаре» Твардовский написал впечатляющую картину
«Заря на Ангаре». Но патетическое начало не исчерпывало палитры изображения жизни
автором поэмы. Этому есть свое объяснение: к радостям, вызванным преобразованием
Сибири, примешивалось чувство горечи от тех потерь, которые несла сибирская природа.
В прозаическом описании «Порог Падун» Твардовский писал: «И смолкнет порог, и часть
красы мира сего навсегда скроется с глаз людей. Правда, на месте ее явится другая
красота, но то уже будет другая... Но иначе не бывает, ничего не придумаешь вместо
такого порядка: что ни добудешь у природы – то что–нибудь и утратишь. За все –
платить».
Определяя характер повествовательной манеры Твардовского, А. Турков отметил
движение, «символическое восхождение» от сменяющих друг друга эпизодов дорожного
быта к историческому бытию народа.
Народ, собирательный, многоликий образ, в поэме «За далью – даль»
персонифицирован. Многие персонажи только упомянуты, кто с симпатией, кто – с
иронией: «старичок научный, сквозной, как молодой сморчок», моряк «в хрустящем
кителе», «в орденах старик кудрявый», «дама строгая в пижаме», что «загородит весь
проход», «щеголь с усами», «горняк», «путеец», «охотник», «врач солидных лет», «лысый
творческий работник, с утра освоивший буфет», «поп с медалью Восьмисотлетия
Москвы»... – «все сведены дорожной далью». Некоторые персонажи выделены из среды
«спутников–пассажиров», даны крупным планом: «мой майор, седой и тучный»,
«молодожены–москвичи». Именно в рассказе о «юной паре» рождаются такие стихи:
Полна, красна земля родная
Людьми надежных душ и рук.
Это убеждение определяет пафос не только главы «Москва в пути», но и таких, как
«Две кузницы», «Огни Сибири», «Фронт и тыл», «На Ангаре». Время требовало
героических характеров. И Твардовский находил их на новостройках. Он показал своих
героев во весь рост в грандиозном событии – перекрытии Ангары. В главе «На Ангаре»
он воспевает «порыв души артельной, / Самозабвенный, нераздельный». Рождаются
стихи, содержащие в себе обобщающую силу:
Сибиряки! Молва не врет, –
Хоть с бору, с сосенки народ,
Хоть сборный он, зато отборный,
Орел–народ: как в свой черед
Плечом надежным подопрет, –
Не подведет!
«В моем представлении, – писал К. Симонов, – «За далью – даль» – это много лет
жизни, прожитых и обдуманных, отданных поэтом на суд читателю». Эти слова
перекликаются с теми признаниями Твардовского, которые мы находим на страницах его
поэмы:
– Я жил со всеми наравне...
Нет, жизнь меня не обделила,
И столько в сердце поместила.
Что диву даться до поры,
Добром своим не обошла.
Не обошла тридцатым годом.
И сорок первым. И иным...
Какие жесткие под силу
Ее ознобы и жары.
Психологический портрет Твардовского дорисовывает еще одно его признание:
Еще и впредь мне будет трудно,
Но чтобы страшно –
Никогда!
Это бесстрашие позволяло Твардовскому на протяжении нескольких десятилетий
оставаться едва ли не самым глубоким выразителем «духа времени». В справедливости
сказанного здесь убеждает создание главы «Так это было». Тематически к ней примыкает
глава «Друг детства», фрагмент главы «К концу дороги», где автор рассказывает о
посещении им Александровского централа.
Глава «Так это было» занимает в поэме особое место. Писалась она трудно, с
большими перерывами. Начало работы связано с потрясением, вызванным смертью
Сталина в марте 1953 года. Судя по названию, главным эпизодом задуманной «сталинской
главы» должна быть встреча Смерти со Сталиным. «Явилось заглавие «Последний
разговор». «Поэма, – записывает Твардовский 26 ноября 1954 года в своей рабочей
тетради. – Это должно быть небольшой, но одного дыхания вещью. Вещью, с которой
нельзя торопиться, не уяснив в ней для себя до конца всю сложность темы. Есть опасность
предвосхищения в ней вещи «эпохальной».
Новую редакцию «сталинской главы» Твардовский подготовил к началу 1960 года.
Она имела другое название – «Письмо с дороги». «Кроме отрывка из тетради «Когда
кремлевскими стенами» – кажется 55 г. – стало на место и кое–что из прежней,
сталинской главы. Могу считать, что одна из главных и неотложных моих задач на
ближайшее время одолена – хоть для себя (это–то главное).
Как всегда, в работе видишь уже не только то, что сейчас делаешь, но и то, что завтра
пойдет, чего не предполагал еще в такой определенности».
В 1956 году прошел XX съезд КПСС, развенчавший культ личности Сталина, но вся
правда об этом историческом явлении не была сказана до конца. Это заставило
Твардовского обратиться с письмом к Н. С. Хрущеву (4 февраля 1960 г.). Поэт просил
руководителя партии познакомиться с главой «Так это было», «ключевой, решающей»
главой законченной книги. В письме, в частности, говорилось:
«Если бы все, в чем нуждается душа человека, можно было бы сказать в докладах и
решениях, не было бы необходимости искусства, поэзии. Мне казалось все эти годы, что
вопрос о так называемом культе личности, исчерпывающе решенный в плане
политическом, оставляет еще возможность и даже необходимость какого–то слова,
недвусмысленного, искреннего и нелукавого до конца, – слова, которое послужило бы
еще большему воодушевлению народа и партии в решении стоящих перед ними задач и
отринуло бы все недомолвки, умолчания и т. п., которые есть в этом вопросе и составляют
некий осадок.
Мы знаем ужасное значение неполной ясности в существенных вопросах,
несвободных суждений и т. п., что имело в пору «культа личности» и чему не должно
быть места теперь» (Знамя. – 1989. – ; 9. – С. 173).
Обостренное чувство истории, обращение к «зрелой памяти своей», к памяти народа,
приверженность «правде сущей» позволило поэту сказать свое, «искреннее и нелукавое до
конца» слово о культе личности Сталина. Прослеживая процесс его формирования,
Твардовский утверждает: «Так это было». Поэт не только выносит в заглавие эти слова, но
и повторяет их. В обогащенном контексте они получают силу рефрена:
Тут ни убавить,
Ни прибавить, –
Так это было на земле.
К. Симонов считает, что эти слова – «как бы и внутренний эпиграф ко всей книге. И
больше того – ко всему, что написано Твардовским, и к его собственной жизни».
Глава «Так это было» написана не бесстрастным летописцем, а поэтом–гражданином,
который чувствует свою сопричастность времени.
Минувший день не стал чужим.
Мы знаем те и эти годы
И равно им принадлежим.
Счастлив поэт, который может говорить от лица многоликого «мы» и от его имени
утверждать: «Так это было». Стихотворный текст звучит взволнованно, с повышенной
эмоциональностью. Риторические вопросы восклицания драматизируют поэтический
текст:
И кто при нем его не славил,
Не возносил – найдись такой!
Но кто из нас годится в судьи –
Решать, кто прав, кто виноват?
О людях речь идет, а люди
Богов не сами ли творят?
Что ж, если опыт вышел боком,
Кому пенять, что он таков?
Мы звали – станем ли
лукавить? –
Его отцом в стране–семье.
Эмоционально обогащает авторскую мысль и обращение:
Ты помнишь все, Отчизна–мать.
Свое видение времени Твардовский проявляет и в осмыслении конкретной
человеческой судьбы. Поразительно: в главе о Сталине, о культе личности поэт вспомнил
свой смоленский край,
Забытый им и богом, женский
Послевоенный вдовий край, –
и заговорил о судьбе простой русской крестьянки – тетки Дарьи. (Это реальная фигура,
Дарья Иванова, соседка Твардовских по Загорью.) Она единственная из всех персонажей
поэмы, кто назван по имени.
И я за дальней звонкой далью,
Наедине с самим собой,
Я всюду видел тетку Дарью
На нашей родине с тобой,
С ее терпеньем безнадежным,
С ее избою без сеней,
И с трудоднем пустопорожним,
И с трудоночью – не полней...
Тетка Дарья еще одно художественное открытие Твардовского. В нашей литературе
60–х годов появятся героини со сходной судьбой: Матрена А. Солженицына, Анна
Пряслина Ф. Абрамова, Катерина В. Белова. Но открыл этот характер, соотнес его со
временем – Твардовский. Не будь его, наше знание о времени, которое вмещается в
определение «сталинская эпоха», было бы иным – куда беднее. Благодаря Твардовскому
понимание этого времени стало глубже и отчетливее.
***
Поэма «По праву памяти» создавалась в 60–е годы, но была опубликована много лет
спустя – в 1987 году, долгие годы она находилась под запретом. Задумывалось новое
произведение как «Глава дополнительная» к поэме «За далью – даль». Работа над новой
главой была продиктована ощущением некоторой недосказанности о «времени и о себе».
...Недосказал. Могу ль оставить
В неполноте такую речь,
Где что убавить, что прибавить, –
Как долей правды пренебречь?
Нет, все былые недомолвки
Домолвить время нам велит.
Позже «Глава дополнительная» вылилась в совершенно новое произведение. Она
отразила острую реакцию автора на перемену общественной обстановки во второй
половине 60–х годов. В его словах: «Да, жизнь. Сплошная тьма надвинулась», «дни
глухие», «в нынешней муторной обстановке...» – глубокое ощущение ситуации, в
которой приходилось работать, точнее, определение того, что происходило тогда в стране:
попытки реабилитировать Сталина, вновь возвеличить его, замалчивание решений XX
съезда, осудившего культ личности Сталина, опасность возрождения нового культа –
брежневского, беспредельная сила тоталитаризма, обрушившегося на духовные основы
общества, власть жесткой цензуры... Инспирированное дело Солженицына, процессы
Синявского, Даниэля, генерала Григоренко, заказные статьи–доносы (например, «письмо
одиннадцати»), сфабрикованные «письма трудящихся», публиковавшиеся в центральной
печати, – все это приметы времени.
Удушающая атмосфера той поры, портреты неосталинистов ярко воссозданы в книгах
А. Солженицына «Бодался теленок с дубом», А. Кондратовича «Новомирский дневник
1967–1970». Эти книги – хроника не жизни, а борьбы, которую вели писатели, имевшие
право утверждать: «Что там ни говори, а мы страницу в истории литературы оставили»
(А. Твардовский).
Твардовский, по признанию многих, – личность, уже как бы своим присутствием
влияющая на духовный климат времени. В стихотворении Расула Гамзатова «Костер
Твардовского» есть такие строки:
И у свободы он в почете,
И не подвластен никому,
И ложь в сусальной позолоте
Не может подступить к нему.
Становилось все заметнее, что направление журнала «Новый мир» объективно
приобретало оппозиционный характер. И это главному редактору «Нового мира»
отомстилось. 10 августа 1968 года А. Твардовский писал А. Кондратовичу: «Дела с
журналом архитяжкие... Никогда еще т<ак> называемые события международной жизни
не касались так непосредственно журнала и моей собственной». Твардовский имел в виду
чехословацкие события. В августе 1968 года советские войска вошли в Чехословакию, на
улицах Праги появились советские танки. В рабочей тетради поэта появилась такая запись
(от 29 августа 1968 года):
Что делать мне с тобой, моя присяга,
Где взять слова, чтоб рассказать о том,
Как в сорок пятом нас встречала Прага
И как встречает в шестьдесят восьмом.
Осудив эту акцию, Твардовский отказался поставить свою подпись под открытым
письмом писателям Чехословакии, «подписанным виднейшими литераторами Советского
Союза». Гонцу, который приезжал к Твардовскому на дачу с письмом, поэт сказал: «Я бы
мог все подписать, но только до танков и вместо танков». А в его письме в Союз
писателей говорилось: «Письмо писателям Чехословакии подписать решительно не могу,
так как его содержание представляется мне весьма невыгодным для чести и совести
советского писателя».
Это поступок. Человеческий. Гражданский. В словах Твардовского – сила
нравственного и духовного сопротивления. И это вызвало раздражение у чиновников от
литературы, недругов поэта. Враги журнала – секретари ЦК, редакторы Главлита,
цензоры, инструкторы, консультанты – целый щедринский мир – ополчились на
«Новый мир» и его главного редактора. Все попытки опубликовать поэму оказались
тщетными. «Я почувствовал, – говорил Твардовский, – что я упираюсь в резиновую
стенку».
М. И. Твардовская писала, что поэме «По праву памяти» свойственна «многозвучность
размышления «о времени и о себе». Это исповедь–обращение, исповедь–покаяние,
исповедь–обвинение. Презрев запрет, поэт говорит о том, что «душу жжет». В стихах то
звучит лирическая интонация, то они становятся публицистикой, то в размышления
нравственного характера вплетаются жизненные реалии. Цельность поэме придает
личность самого автора, монологическая форма повествования.
Открывается это произведение поэтической декларацией, в которой выражено
жизненное кредо Твардовского:
Перед лицом ушедших былей
Не вправе ты кривить душой, –
Ведь эти были оплатили
Мы платой самою большой...
И мне да будет та застава,
Тот строгий знак сторожевой
Залогом речи нелукавой
По праву памяти живой.
Для Твардовского слова «память» и «правда» – понятия–синонимы. Мысль, во власти
которой находился поэт, не раз звучала в его стихах, таких, как «О сущем», «Вся суть в
одном–единственном завете», «Слово о словах», «Жить бы мне век соловьем–
одиночкой...» и других.
Первая глава «Перед отлетом» по своему содержанию примыкает к главе «Друг
детства» из поэмы «За далью – даль», как бы предваряет ее. Писалась эта глава как
обращение к другу юности. Стихи передают атмосферу доверительности, в которой и
можно вести разговор о сокровенном.
К этому побуждали сами обстоятельства: друзья покидали отчий дом. «Перед
отлетом» – сама по себе эта ситуация романтическая:
Мы собирались в путь далекий
Из первой юности своей.
Высота помыслов, юношеский максимализм, романтическая мечта раскрывают их
облик. Два друга – «мыслитель и поэт» – прекрасны:
Мы жили замыслом заветным
Дорваться вдруг
До всех наук –
Со всем запасом их несметным –
И уж не выпускать из рук...
Готовы были мы к походу –
Что проще может быть:
Не лгать,
Не трусить,
Верным быть народу,
Любить родную землю–мать,
Чтоб за нее в огонь и в воду.
А если –
То и жизнь отдать.
Лирическая концовка главы «Перед отлетом» исполнена глубокого смысла: жизнь
проходит, а верность юношеским идеалам сохранилась. По ним поэт выверяет свою
судьбу.
Первая и вторая главы контрастны по своей интонации. «Сын за отца не отвечает» –
эти слова вынесены в заглавие второй части поэмы, с них она начинается. Повторяясь,
эти слова получают все новое и новое смысловое и эмоциональное наполнение. Именно
повтор позволяет проследить за развитием темы «пяти слов».
Вторая глава занимает особое место в поэме «По праву памяти». Являясь ключевой,
она «держит» всю поэму. Твардовский знал, что ее напечатать нельзя. «А тогда на чем же
будет держаться цикл? Получается жидковато». В теме Сталина автор вычленил аспект,
которого до него никто не трогал, – тему «пяти слов»: «Сын за отца не отвечает». Она
оказалась необычайно емкой. Восстанавливая некогда замалчиваемые страницы советской
истории, автор обозначил и масштабы народной трагедии, и глубину личной трагедии.
«Так это было» – эти слова можно отнести и к поэме «По праву памяти». Образ Сталина,
картина порядков, им насаждаемых, даны в произведении крупно, бескомпромиссно.
Сын за отца не отвечает –
Пять слов по счету, ровно пять.
Но что они в себе вмещают.
Вам, молодым, не вдруг обнять.
Их обронил в кремлевском зале
Тот, кто для всех нас был одним
Судеб вершителем земным,
Кого народы величали
На торжествах отцом родным.
Комментарием к фразе, сказанной Сталиным, может служить записанный
А. Кондратовичем рассказ А. Твардовского: «Оказывается, перед съездом колхозников
была дана команда: найти сына кулака – благополучного, работающего и т. п. Это была
задача трудная. Как только спрашивают, то любой секретарь райкома трусит:
признаешься, что сын кулака работает, не раскулачен, – и мало ли что будет за это. Но с
каким–то трудом нашли. Одели. Привезли в Москву на съезд. Написали для него речь. И
он ее произнес. И где–то в самом начале он сказал: «Да вот, я сын кулака, некоторые могутподумать, что мне трудно жить, что мне не дают работы». В это время Сталин и бросилсвою знаменитую реплику: «Сын за отца не отвечает». Для этой реплики и был привезен струдом отысканный сын. Я помню впечатление от этих слов, особенно в деревенскойсреде. Но только в прошлом году я узнал, как была произнесена эта реплика». Новые знания, впечатления, мысли, переживания – личные и наблюдаемые им в народе,
подготовили душевный переворот, совершившийся в нем в оценке прошлых лет, фигуры
Сталина и всего, что было связано с ней в жизни народа. Мысль автора предметна. Время, о котором поэт ведет речь, воскрешает своеобразная лексика: «анкета» со «зловещей некогда графой», «несмываемая отметка» в ней, «чад полуночных собраний», «публичная пытка», «мытарил вопрос», «в кромешный список занесен», «два мира», «чье–то головокруженье», «враг народа», «слепой и дикий для круглой цифры приговор».
О, годы юности немилой,
Ее жестоких передряг.
То был отец, то вдруг он – враг.
А мать?
Но сказано: два мира,
И ничего о матерях...
«Пять слов», которые «обронил» «кремлевский вершитель судеб», звучат в разной
тональности, чаще всего – с горечью и безнадежностью:
Пять кратких слов...
Но год от года
На нет сходили те слова,
И званье сын врага народа
Уже при них вошло в права.
И за одной чертой закона
Уже равняла всех судьба:
Сын кулака иль сын наркома,
Сын командарма иль попа...
В тему «пяти слов» Твардовский вписывает разные трагические мотивы:
– судьбы крестьянства, переломанные «великим переломом»;
– судьбы целых народов, «брошенных в изгнанье»;
– судьбы тех, кому просчеты Главнокомандующего пришлось оплатить вдвойне:
«Из плена в плен – под гром победы с клеймом проследовать двойным»:
Нет, ты вовеки не гадала
В судьбе своей, отчизна–мать,
Собрать под небом Магадана
Своих сынов такую рать.
Не знала,
Где всему начало,
Когда успела воспитать
Всех, что за проволкой держала,
За зоной той, родная мать...
Горестным изумлением перед масштабами бедствия, постигшего народ, страну, звучит
это обращение к родине–матери.
О трагедии народа Твардовский знал не понаслышке. Ф. Абрамов в своих
воспоминаниях о поэте так пишет об истоках его личной трагедии: «Все бури века нес в
себе...» «Не говорю о том, что раскулачена семья, а он один на свободе. Прославленный
поэт, а брат в лагерях? До 53–го года. Отец великого поэта четыре года жил под чужим
именем». Эта запись Ф. Абрамова перекликается с признанием самого поэта: «У меня как
бы две биографии: репутация народного поэта и наследственное клеймо классового
врага». «Сын кулака» – это клеймо значилось в анкетах, которые заполнял Твардовский.
Он носил его более двадцати лет:
А как с той кличкой жить парнишке,
Как отбывать безвестный срок, –
Не понаслышке,
Не из книжки
Толкует автор этих строк...
Подлинность переживаний, подлинность волнений передают эти строки.
В поэме «По праву памяти» Твардовский выступает не бесстрастным летописцем, а
свидетелем обвинения. Его волнует судьба конкретных людей, которых он хорошо знал:
друга детства, тетки Дарьи – в поэме «За далью – даль», отца – в последней поэме.
«О памяти» – глава особая. Она синтезирует мысли, мотивы, заявленные в ее
названии. Глава полемична. Твардовский спорит с теми, кого он называет
«молчальниками». Это они хотят «на памяти бессонной поставить крест». «Не помнить –
память под печать» –вот их позиция:
Забыть, забыть велят безмолвно,
Хотят в забвенье утопить
Живую быль. И чтобы волны
Над ней сомкнулись. Быль – забыть!
Раздумья Твардовского о забвенье и памяти завершаются твердо высказанным
убеждением:
Одна неправда нам в убыток,
И только правда ко двору!
Нет, все былые недомолвки
Домолвить ныне долг велит.
Разговор с современниками Твардовский не ограничивает публицистическими
заключениями. Он говорит по–философски глубоко.
И кто сказал, что взрослым людям
Страниц иных нельзя прочесть?
Иль нашей доблести убудет
И на миру померкнет честь?
Что нынче счесть большим, что малым –
Как знать, но люди не трава:
Не обратить их всех навалом
В одних непомнящих родства.
Мысль, заложенная в сравнение «люди не трава», – выношенная, подтвержденная
всем жизненным опытом поэта. Так, в стихотворении «В тот день, когда окончилась
война» (1948) он включает в монолог павших такое размышление: «Что ж, мы – трава? /
Что ж, и они – трава? / Нет. Не избыть нам связи обоюдной».
Исповедальность и выстраданность мысли, афористическая отточенность строки,
экспрессия поэтических образов – все эти средства публицистического стиля нашли свое
выражение в главе «О памяти». Она помогает уточнить понятие гражданственности как
такой позиции, которая требует от человека величайшего мужества, верности высоким
идеалам. Это такой уровень развития личности, когда раздумья о судьбах страны
становятся глубоко личными.
Глава третья поэмы «По праву памяти» сопоставима с некоторыми главами поэмы «За
далью –даль»: «С самим собой», «Друг детства», «Литературный разговор», «Так это
было». Сходные мотивы (правда, память, ответственность), заметные текстуальные
переклички, пафос этих произведений, выраженный словами: «Тут ни убавить, ни
прибавить, – / Так это было на земле», – и другое позволяет рассматривать две
последние поэмы Твардовского как своего рода поэтическую дилогию.