Своеобразие лирического героя "денисьевского цикла" Ф.И. Тютчева
Своеобразие лирического героя "денисьевского цикла" Ф.И. Тютчева
Современник Пушкина и Лермонтова, друг Гейне и Шеллинга, блестящей образованности человек, Ф.И. Тютчев был заметной фигурой на поэтическом небосклоне XIX века. Писавший письма по-французски, разговаривавший в кругу семьи по-немецки и мысливший по-русски Тютчев, которого связывали дружеские узы с российским канцлером Горчаковым, был вхож в самые фешенебельные столичные салоны, слыл непревзойдённым светским острословом. Между тем в нашей памяти возникает совершенно иной образ: образ поэта, автора замечательных по своей силе стихов о природе, певца человеческой души и человеческого сердца. Его перу принадлежит знаменитый «Денисьевский цикл» стихов. «Вечерний» роман с бывшей подругой дочери Еленой Александровной Денисьевой «воплотил трагедию человека, чья любовь оказалась зависимой не только от воли любящих, но и от внеличных обстоятельств окружающей действительности» [1, 137].
Стихи Тютчева этого периода, как и вся его поэзия в целом, глубоко трагедийны. Поэтому неверно говорить о том, что в лирике поэта есть радостное. Есть иллюзия мимолётного счастья, языческая вера в то, что любовь — «самая могущественная вспышка жизни» [1, 137], ради любви можно претерпеть любые, самые нечеловеческие страдания. Есть потребность в этой иллюзии, но реальности нет.
В 50-е, 60-е годы ХIХ века страна жила бурной общественной жизнью: русский народ наконец сбросил с себя цепи многовекового рабства, на политической арене отчётливо прослеживалась тенденция непримиримой борьбы между революционными демократами и реакционерами... Тютчев оставался вне этой борьбы. Его робкий голос колебался, поэт не смел сделать решающего выбора. Трагедия Тютчева в том, что он, не видевший будущего в самодержавии, отрицал всякую возможность революционной борьбы.
Личное всегда находится в диалектической взаимосвязи с общественным. «Незаконная» любовь Тютчева шокировала окружающих, узнавших, что это у него «всерьёз». Продвижение по службе Тютчева приостановилось, а для Е.А. Денисьевой, совсем как для вымышленной толстовской Анны Карениной, оказались запертыми все двери высшего общества... В возрасте тридцати восьми лет несчастная женщина скончалась, любовь «испепелила» её. Неудивительно поэтому, что сквозь всю ткань стихов «Денисьевского цикла» проходит один неизменный, лермонтовского пафоса, трагедийный мотив.
Тютчев любил обобщать. И уже перед нашими глазами со страниц книги встаёт не любовь двух людей, а любовь, разросшаяся до вселенских, космических масштабов. Поэт, общаясь с дорогой сердцу женщиной, пытается постичь самое сокровенное, кажется, он подступает совсем близко к разгадке процессов, происходящих в потаённых уголках мироздания. Говоря о любви, Тютчев вновь и вновь возвращается к исходным, десятилетиями мучающим его вопросам, которые мы называем вечными...
Тютчевская лирика представляет собой довольно необычное явление в литературе своего времени. Несколько архаичный язык, узость проблематики при всей широте и колоссальности художественных обобщений современников отпугивали. Но понять тютчевскую лирику в отрыве от контекста развития всей русской литературы ХIХ века, прежде всего поэзии, не основываясь на методологической установке её великого движения от романтизма к реализму, нельзя.
Тютчев выступал в окружении двух школ, двух диаметрально противоположных течений – революционно-демократического и проповедующей теорию «чистого искусства» школы А.А. Фета. Центральным звеном революционно-демократического лагеря являлся Н.А. Некрасов. Несмотря на все имевшиеся эстетические и мировоззренческие расхождения, можно заметить и нечто общее, что этих поэтов роднило...
Космическая грусть Тютчева, стоящая рядом с вселенской верой Некрасова и холодным пламенем лирики рассудительного, иногда даже слишком рационального Фета, удивительно гармонировали друг с другом, представляя собой эмоциональное, революционное и философское начала в поэзии 60-х годов XIX века...
Фет более философ, нежели Тютчев. Будучи теоретиком «чистого искусства», он в своих стихах никогда не выходил за рамки этой школы. Даже в жизни Фет все подчинял разуму: единственную настоящую любовь, повстречавшуюся ему на пути, он принёс в жертву карьере. Ну а то, что мы подразумеваем под «философской» лирикой Тютчева, — это, «эмоциональные» ответы на философские споры века» [5, 56]. «Обозначая Тютчева по традиции как поэта мысли, как поэта-философа, мы не должны забывать всю условность этого наименования», – утверждал исследователь Л. Озеров [5, 56]. Поэзия для Тютчева была «исповедью его души» [1, 172], сферой бытия, куда он погружался в минуты отчаяния и боли.
Сопоставим «Денисьевский цикл» Тютчева со стихами Фета, навеянными воспоминаниями о Марии Лазич. Стихотворные послания Марии Лазич написаны уже после её смерти; большинство фетовских стихотворений созданы спустя несколько десятков лет после трагической гибели любимой женщины. Поэтому трудно говорить о глубине и силе переживаний поэта, скорее, мы имеем дело с некоторыми закономерностями биографического характера. Фет, как известно, был незаконным сыном помещика Шеншина; он не имел права называться русским. Чтобы получить дворянское звание, двенадцать лет служил в ненавистной ему армии, ибо офицерский чин давал в то время потомственное дворянство. Жизнь, в которой не оставалось места для эмоций, где всё было подчинено одному – карьере, естественно, не могла не отложить свой горький отпечаток на человеческую судьбу. Фет в личной жизни был глубоко несчастен. И обращение к давно ушедшей из жизни женщине было только жестом отчаяния; подобно тому как утопающий хватается за соломинку, Фет, пытаясь вырваться из мира окружающей его пошлости, торгашества и цинизма, обращался к самым светлым минутам своей жизни. Кроме того, стихотворные послания к Марии Лазич были навеяны обостряющимся с годами чувством совести:
Я молил, повторял, что нельзя нам любить,
Что минувшие дни мы должны позабыть...
С опочившей я глаз был не в силах отвесть, —
Всю погасшую тайну хотел я прочесть.
И лица твоего мне простили ль черты? —
Ничего, ничего не ответила ты!
(«Солнца луч…»)
В этом плане «Денисьевский цикл» Тютчева гораздо более жизнен, ибо обращён к женщине, которая существует реально, с которой узы любви поэта будут связывать долгих, мучительных четырнадцать лет.
Денисьева умерла в 1864 году от скоротечной чахотки. Тютчев находился в это время за границей. Что творилось в его душе, можно понять, познакомившись с письмами поэта: «…никто не может себе представить моего состояния — оцепенение оно или мука, но оно всегда — отчаяние…» [7, 388], «человеку дан был крик для страдания, но есть страдания, которых крик вполне не выражает...» [7, 390]. «Друг мой, теперь всё испробовано — ничто не помогло, ничто не утешило, — не живётся — не живётся — не живётся…» [7, 390], – писал поэт. И в стихах:
Нет дня, чтобы душа не ныла,
Не изнывала б о былом,
Искала слов, не находила,
И сохла, сохла с каждым днём...
(«Нет дня…»)
В Ницце, на берегу моря, к ногам Тютчева упала чайка. Крылья её были повреждены. Птица, бившаяся в предсмертных судорогах, скоро затихла. Так родилось стихотворение:
О, этот Юг, о, эта Ницца!..
О, как их блеск меня тревожит!
Жизнь, как подстреленная птица,
Подняться хочет — и не может...
Нет ни полёта, ни размаху —
Висят поломанные крылья,
И вся она, прижавшись к праху,
Дрожит от боли и бессилья...
Говоря о взаимосвязях Некрасов — Тютчев, следует сразу отметить, что тема эта в литературоведении, не в пример взаимоотношениям Тютчев — Фет, разработана основательно. Изучение её началось ещё в дореволюционное время философом-идеалистом Д. Мережковским и продолжено исследователями ХХ века Б. Корманом, Н. Королевой, Г. Гуковским, Н. Скатовым и др. «На наш взгляд, трудно найти в русской поэзии два менее близкие и родственные явления» [2, 212], – утверждал поэт и критик некрасовского направления П.Ф. Якубович. Эта точка зрения господствовала чуть ли не полвека, пока, наконец, исследователь Гуковский не высказал предположения о влиянии на творчество Тютчева и на его «Денисьевский цикл» некрасовской любовной лирики.
Через все творчество Некрасова красной нитью проходят две большие темы: «городская» и «крестьянская». Как по общему настрою, живописанию, средствам языка, привлекаемым для построения строки, так и по характеру лирического героя эти циклы сильно разнятся. «Городские» стихи почти свободны от средств образности, они интимны, за их внешней простотой кроется огромное внутреннее напряжение. «Крестьянские» стихи живы, их поэтика приближается к народной, в них мы находим необычайную россыпь зрительных образов. Если стихам этой группы свойствен лирический монолог, то стихи первой группы скорее диалогичны. К «городским» стихам относится и некрасовская любовная лирика.
Поэт умеет иногда удивительно проникновенно, непосредственно обратиться к любимой женщине:
Я не люблю иронии твоей.
Оставь её отжившим и не жившим...
(«Я не люблю иронии твоей…»)
В 1876 году Некрасов смертельно заболел. Он знал, что дни его сочтены. Превозмогая боль, поэт писал свои «Последние песни». Во время предсмертной болезни за Некрасовым с героической самоотверженностью ухаживала жена Зина.
Помогай же мне трудиться, Зина!
Труд меня всегда животворил.
Говори, что ты довольна другом:
В торжестве одержанных побед
Над своим мучительным недугом
Позабыл о смерти твой поэт!
(Зине: «Пододвинь перо, бумагу...»)
Но вместе с тем в «Последних песнях» с особенной обнажённостью поэтического чувства прозвучали мотивы неизбывной тоски, посещающей смертельно больного человека:
Я примирился с судьбой неизбежною,
Нет ни охоты, ни силы терпеть
Невыносимую муку кромешную!
Жадно желаю скорей умереть.
(«Друзьям»)
Казалось бы, трагедийная линия и здесь налицо. Однако если для Музы Тютчева она была внутренне присуща, то в лирике Некрасова она имеет свою специфику. Да, Некрасов мог говорить о своей личной жизни с трагическим подтекстом, но собственную жизнь неизменно оттеняла жизнь народная, которая рисовалась поэту в самых оптимистических тонах.
Новаторство Некрасова и Тютчева в том, что они впервые главное внимание в любовной лирике переключили на женщину, в которой пытались утвердить личность. «Оба поэта оказались, каждый по-своему, подготовленными к созданию в интимной лирике не традиционно одного, а двух характеров, из которых женский оказывается чуть ли не главным» [6, 137], – утверждал исследователь Н. Скатов. Подводя итог, хотелось бы ещё раз отметить то обстоятельство, что лирика Тютчева немыслима вне контекста развития всей русской поэзии ХIХ века. «Денисьевский цикл» с его грустными интонациями — это одна из наиболее ярких страниц любовной лирики своего времени. Своеобразие лирического героя «Денисьевского цикла» не столько в каких-то частных деталях, сколько в общей направленности поэзии Тютчева, являющейся воистину одним из наиболее сладких плодов, выращенных в золотой век русской литературы.
Литература
1. Горелов А.Е. Три судьбы. – Л., 1976.
2. Гриневич П.Ф. Очерки русской поэзии. – СПб., 1911.
3. Гуковский Г. Некрасов и Тютчев. – Науч. бюл. Лен. ун-та, – 1947. – № 16.
4. Касаткина В.Н. Поэзия Ф. Тютчева. – М., 1978.
5. Озеров Л.А. Поэзия Тютчева. – М., 1975.
6. Скатов Н.Н. Некрасов. Современники и продолжатели. Очерки. – Л., 1973.
7. Тютчев Ф.И. Стихотворения. – М., 1986.