Вторник, 19.03.2024, 13:23
Приветствую Вас Гость | RSS
Меню сайта
Форма входа
Поиск
Календарь
«  Март 2024  »
ПнВтСрЧтПтСбВс
    123
45678910
11121314151617
18192021222324
25262728293031
Наш опрос
Оцените мой сайт
Всего ответов: 7558
Статистика

Онлайн всего: 1
Гостей: 1
Пользователей: 0

Сайт Александра Лагуновского

Философские источники творчества А.Платонова

Философские источники творчества А.Платонова

 

А. Платонов – писатель сложный. Его не просто и не легко читать. У Платонова сложный синтаксис, необычное словоупотребление. Для понимания произведений писателя очень важно внимательно вчитываться в каждую строку, фразу. Он требует постоянных размышлений, иногда полезно перечитать непонятное место ещё раз. Другое обсто­ятельство, которое затрудняет восприятие А. Платонова, –  это чрезвычайная насыщенность его текстов философскими идеями. Исследо­вателями отмечено влияние на Платонова идей Шпенглера, автора знаменитой книги «Закат Европы», Богданова, известного своей знаменитой книгой «Эмпириомонизм», Ленина, написавшего «Мате­риализм и эмпириокритицизм», А. Бергсона, французского философа, главы интуитивизма, З. Фрейда, основателя психоанализа, Кропот­кина, знаменитого русского теоретика анархизма, Н. Бердяева, В. Вернадского, А. Эйнштейна. В платоновских текстах мы встречаем реминисценции из Библии, он использует легенды русские и легенды иных народов и т.п.

В данной статье мы остановимся лишь на одном примере влияния на творчество А. Платонова (с нашей точки зрения, наиболее значи­тельном) – идей известного русского философа-фантаста Н. Фёдорова.

Читателю может показаться чрезмерно субъективным утверждение о том, что не будь Н. Фёдорова,  не было бы писателя А. Платонова. Тем не менее подобное утверждение представляется нам не лишён­ным основания. Чтобы проверить правильность выдвинутой гипотезы, сравним основные положения философии Н. Фёдорова с идеями творче­ства А.Платонова.

Два чувства мучили Н. Фёдорова: 1) чувство людской разобщённо­сти и отсутствия братских отношений; 2) мысль о преодолении смер­ти, невозможность забыть  всех тех, кто уже ушёл из жизни.

Современную цивилизацию Фёдоров характеризовал как совокуп­ность небратских отношений. Она представляет собой, по мысли философа, общество, в котором царит тотальное отчуждение – люди отчуждены от самих себя, от природы, друг от друга и от покойни­ков.

Центральная идея учения Н. Фёдорова состояла в признании непра­вды замыкания каждого в самом себе, в отдалении себя от живых и от умерших, а также в вере в возможность преодоления людской разобщённости  и смерти. Одна из основных статей Фёдорова называется так: «Вопрос о братстве или родстве и о причинах небратского, неродственного… состояния мира и средствах к восстановлению ро­дства». «Жить нужно, – писал в этой статье Фёдоров, – не для   себя (эгоизм) и не для других (альтруизм), а со всеми и для всех». Почему его учение иногда называют философией общего дела?

Все науки, по Н. Фёдорову, должны быть подчинены астрономии: через регуляцию метеорологических явлений (устраняющую возможность засух и т.п.) надо идти к регуляции сложных движений планет и всей солнечной системы и к расширению регуляции на другие звё­здные системы. Н. Фёдоров мечтает о таком развитии науки, когда станет возможным воскресить всех усопших ранее людей. Философ го­ворит о том, что всё вещество, окружающее нас, есть прах предков, что в малейших частицах мы можем найти следы наших предков, и по­этому необходимо собрать рассеянные частицы для воссоздания тел усопших. Через развитие науки надо достигнуть управления всеми молекулами и атомами мира, чтобы рассеянное собрать, разложенное соединить, то есть сложить в тело отцов. Н. Фёдоров писал: «Все­общее воскрешение является последней целью, исполнением воли Божией, осуществлением... совершенства, всеобщим счастьем».

Н. Фёдоров верил, что, соединившись в общем деле, все люди через это общее дело (воскрешение усопших) внутренне преобразят­ся, преодолев зло и отчуждение, присущие современной цивилизации.

Знакомясь с произведениями А. Платонова, трудно не заметить, что его герои мучаются теми же вопросами, которыми мучился Н. Фёдоров. Они страстно жаждут построения на земле царства всеобщего благоденствия и справедливости, их угнетает отчуждение, господ­ствующее во взаимоотношениях между людьми,  они одержимы идеей его преодоления, верят в победу над смертью. В под­тверждение этих слов приведём конкретные примеры.

В романе «Чевенгур»  наиболее часто встречаются слова: «побратавшийся», «товарищество», «дружба», «братских», «единение людей», «спасение от взаимной душевной лютости» и т.п. В эпизоде расстрела чевенгурцами буржуазии читаем: «Чекисты ударили из нага­на по безгласным, причастившимся вчера буржуям – и буржуи нелов­ко и косо упали, вывёртывая сальные шеи до повреждения позвонков. Каждый из них утратил силу ног ещё раньше чувства раны, чтобы пуля попала в случайное место и там заросла живым мясом.

Раненый  купец Щапов лежал на земле с оскудевшим телом и про­сил наклонившегося чекиста:

– Милый человек, дай мне подышать – не мучай меня. Позови мне женщину проститься! Либо дай поскорее руку – не уходи далеко, мне жутко одному.

Чекист хотел дать ему свою руку:

– Подержись – ты теперь своё отзвонил!

Щапов не дождался руки и ухватил себе на помощь лопух, чтобы поручить ему свою недожитую жизнь; он не освободил растения до са­мой потери своей тоски по женщине, с которой хотел проститься, а потом руки его сами упали, больше не нуждаясь в дружбе. Чекист по­нял и заволновался: «с пулей внутри буржуи, как и пролетариат, хотели  товарищества…».

Через полстранички читаем: «Чепурный и Пиюся пошли лично об­следовать мёртвых буржуев; погибшие лежали кустами – по трое, по пятеро и больше, – видимо, стараясь сблизиться хоть частями тела в последние минуты взаимного расставания».

А вот примеры материализации в творчестве Платонова фёдоровс­кой идеи воскрешения мёртвых: «Направо от дороги Дванова, на размытом, сползшем кургане лежал деревянный погост. Верно стояли бедные кресты, обветшалые от действия ветра и вод. Они напо­минали живым, бредущим мимо крестов, что мертвые прожили зря и хотят воскреснуть. Дванов поднял крестам свою руку, чтобы они передали его сочувствие мёртвым в могилы». В Саше Дванове живёт  душа его отца-рыбака, отправившегося в воды озера Мутево искать истину смерти. Подспудная связь с отцом всплывает в навязчивых мотивах снов Саши. Его томит чувство долга перед отцом, первым утраченным другом, и в город Чевенгур, где образовался полный коммунизм, он отправляется, надеясь найти там нечто важное, что поможет исполнить просьбу отца, прозвучавшую в одном из снов Са­ши: «И мне тут, мальчик, скушно лежать. Делай что-нибудь в Чевен­гуре: зачем же мы будем мертвыми лежать…».

Та же идея преодоления смерти волнует и другого персонажа «Чевенгура» – Степана Копенкина. Степан Копенкин едет в далёкую Германию освобождать от живых врагов коммунизма мёртвое тело Розы Люксембург. Он мечтает откопать Розу из могилы и увезти к себе в революцию.

Тоской по умершим, жаждой их воскрешения объясняется столь частый в произведениях А. Платонова мотив раскопанной моги­лы. Например, в «Происхождении мастера» Захару Павловичу сильно захотелось раскопать могилу и посмотреть на мать – на её кости, волосы и на все последние пропадающие остатки своей детской родины. Этот же мотив вновь возникает в «Чевенгуре»: «Перед пасхой Захар Павлович сделал приёмному сыну гроб – прочный, прекрасный, с фланцами и болтами, как последний подарок сыну от мастера-отца. Захар Павлович хотел сохранить Александра в таком гробу, –  если не живым, то целым для памяти и любви; через каждые десять лет Захар Павлович собирался откапывать сына из могилы, чтобы видеть его и чувствовать себя вместе с ним».

Мотив раскопанной могилы встречается не только в произведениях Платонова. Можно вспомнить два примера из французской литературы: «Даму с камелиями» Дюма-сына и рассказ Мопассана «Мо­гила». Герои французских писателей теряют любимых женщин. Невоз­можность уже никогда и ни за что вернуть ушедшего из жизни чело­века, который ещё совсем недавно был рядом, дышал, улыбался, со­ставлял всё счастье и смысл жизни, потрясает до умопомрачения героев Дюма и Мопассана. Увидеть возлюбленную, пусть мёртвую и в могиле, хотя бы один раз обмануть эту страшную невозможность – таково непреодолимое желание обоих, которое они и осуществляют. И у Мопассана, и у Дюма предстаёт подробная, подчёркнуто натуралистическая картина разложившегося тела некогда очаровательной женщины, нагнетающая чувство ужаса и отвращения. Именно с этого момента начинается для обоих французских героев выздоровление от безумной страсти, не покидавшей их со смертью любимой.

У А. Платонова  чувство любви оказывается сильнее отвращения перед миазмами тления: «Усопший лежал неглубоко под нами, и из земли явственно шёл запах его тела, смешавшегося с почвой. Жен­щина глубоко дышала этим воздухом, в котором были частицы тела лю­бимого ею человека, довольная уже тем, что хоть таким образом она общается с ним и чувствует его близость. У неё не могло быть отвращения к покойному; она даже боялась того, что скоро уже не ощутит его тления, когда он вовсе смешается с прахом. Кто не пой­мёт её чувства или кем овладеет брезгливость, тот не знает простых свойств человеческой натуры...».

В платоновском рассказе «Простодушие» сын просит маму: «Давай, мама, откопаем папу! Пусть он дома лежит». Платоновская тоска по  умершим не утоляется красивой грустью образа, хранящегося в памяти. Через крайние проявления этой тоски – «давай, мама, откопаем па­пу!» – в ней пробивается кажущееся безумным, но реальное чаяние.

Платонов не раз сближается с фёдоровской мыслью о том, что, извлекая пищу из почвы, плодородного слоя, образованного прахом предков, человечество тем самым питается этим прахом и потому на­ходится ещё в стадии скрытой антропофагии: «Пухов глядел на встре­чные лощины, слушал звон поездного состава и воображал убитых – красных и белых, которые сейчас перерабатываются в удобрительную тучность» («Сокровенный человек»). По Платонову, «человек живёт от рождения до смерти, теряя в терпении и работе своё существо», «срабатывая вещество своего тела», которое неизбежно должно превратиться в прах. «В поте лица твоего будешь есть хлеб, – ска­зал Бог Адаму, – доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят, ибо прах ты, и в прах возвратишься». У Платонова какая-то  горькая нежность к этому праху: играть, пересыпать его в руках, ласкать миллионы растёртых в нём жизней. Например, девочка Уля из одноимённого рассказа «цветов... не любила, она никогда не трогала их, а набрав в подол чёрного сору с земли, уходила в тёмное место и там играла одна, перебирая сор руками и закрыв глаза».

Почти в каждом своём произведении Платонов наделяет кого-ни­будь из персонажей странной манией рассматривать, а то и собирать всяческие забвенные остатки существ и вещей. В «Чевенгуре», на­пример, Яков Титыч любил поднимать с дорог и с задних дворов ка­кие-нибудь частички и смотреть на них: «…чем они раньше были? Чьё чувство обошло и хранило их? Может быть, это были кусочки людей, или тех же паучков, или безымянных земляных комариков – и ничто не осталось в целости, все некогда жившие твари, любимые своими детьми, истреблены на непохожие части, и не над чем заплакать тем, кто остался после них жить и дальше мучиться… Это ж мука, а не жизнь».

В повести «Котлован» манией собирать прах наделён Вощев: «Он собирал по деревне все нищие, отвергнутые предметы, всю мелочь безвестности и всякое беспамятство – для социалистического отмщения. Эта истёршаяся терпеливая ветхость некогда касалась батрацкой, кровной плоти, в этих вещах запечатлена навеки тягость согбенной жизни, истраченной без сознательного смысла и погибшей без славы где-нибудь под соломенной рожью земли. Вощев, не пол­ностью соображая, со скупостью скопил в мешок вещественные остат­ки потерянных людей, живущих, подобно ему, без истины и которые скончались ранее победного конца. Сейчас он предъявлял тех ликви­дированных тружеников к лицу власти будущего, чтобы посредством организации смысла людей добиться отмщения – за тех, кто тихо ле­жит в земной глубине». Вощев считает, что безымянные люди, от которых остались только лапти и оловянные серьги, не должны веч­но тосковать в земле. Их необходимо воскресить. Для это­го, считают герои Платонова, и замышлялась революция.

В повести «Джан» идеал Платонова тот же – победа над смертью. В произведении перетолкована известная зендская легенда об Ормузде и Аримане. Мифологический Ормузд, космическое начало света и добра, становится у Платонова   «богом счастья, плодов и женщин», покровителем богатых стран, где люди упиваются роскошью и негой жизни. Дух тьмы и зла, Ариман, теряет у писателя всё своё демоническое значение, превратившись в бедного жителя бесплодных «чёрных мест Турана, среди которых беспрерывно тоскует душа че­ловека». Платонов заключает: «Может быть, одного из старых жителей Сары-Камыша звали Ариманом, что равнозначно чёрту, и этот бедняк пришёл   от печали в ярость. Он был не самый злой, но самый несча­стный». Платонову чуждо противопоставление добра злу, потому что, по мнению писателя, глубокий источник зла – в фундаментальном несчастье участи человеческой   и безысходном ожесточении, отчаянии, циничном вызове, порождаемом этим несчастьем. «Чагатаев вгля­дывался в эту землю – в бедные солонцы, в суглинки, в тёмную ве­тхость измученного праха, в котором, может быть, сотлели кости бедного Аримана, не сумевшего достигнуть светлой участи Ормузда и не победившего его. Отчего он не сумел быть счастливым? Может, оттого, что для него судьба Ормузда и других жителей дальних, за­росших садами стран была чужда и отвратительна, она не успокаива­ла и не влекла его сердца». Земное довольство и блаженство тела для Платонова – это не ответ на вопрос о смысле жизни. Тучные сады не упраздняют неизбежности смерти. Ариман, по Платонову, глубже Ормузда, потому что тучные сады тоже рано или поздно превращаются в прах. Платоновский идеал больше, чем просто тучные сады и сытая жизнь, его идеал – это воссоздание из праха сада вечной, неумирающей жизни.