Вторник, 19.03.2024, 05:40
Приветствую Вас Гость | RSS
Меню сайта
Форма входа
Поиск
Календарь
«  Март 2024  »
ПнВтСрЧтПтСбВс
    123
45678910
11121314151617
18192021222324
25262728293031
Наш опрос
Оцените мой сайт
Всего ответов: 7558
Статистика

Онлайн всего: 1
Гостей: 1
Пользователей: 0

Сайт Александра Лагуновского

Тайна гибели С.Есенина (комментарий к новой версии гибели поэта)

Тайна гибели С.Есенина

(комментарий к новой версии гибели  поэта)                                                       

 

        Высказаться я хочу по проблеме, которая очень близка мне не только как читателю,   но  и  как  ученому.   Живя  в  Белоруссии,  мне    посчастливилось написать и защитить диссертацию о творчестве Сергея Есенина. Были и публикации (всего около десятка статей), посвященные лирике поэта, в малоизвестных  научных  изданиях. Из своего далека, куда после 1990-го года с трудом доходят издаваемые  в России книги и журналы, я все-таки пытаюсь следить за интересующей  меня темой. По моим  наблюдениям, ведущее место среди публикаций о С. Есенине  в последние годы принадлежит материалам, касающимся расследования обстоятельств трагической гибели поэта. И вот именно эти публикации нередко вызывают наибольшее неприятие. Конечно, само желание выяснить истинные  обстоятельства гибели  С. Есенина заслуживает только похвалы, но слишком часто имя великого поэта отдельным,         и с моей точки зрения, не  вполне  добросовестными  исследователями, используется как ширма для пропаганды своих политических  взглядов, прежде всего, антисеметизма и  национализма. Классическим примером, подтверждающим правоту этого мнения, явилась опубликованная на закате перестройки на редкость сумбурная и тенденциозная статья И. Лысцова "Убийство Есенина” ("Молодая гвардия”,1990,№ 10). Насколько "далеко” продвинулось есениноведение в расследовании обстоятельств гибели поэта, показывает попавшаяся  мне на глаза и добросовестно мною проштудированная книга Виктора Кузнецова  "Тайна гибели  Есенина", вышедшая в 1998 году в издательстве "Современник”. Именно после прочтения этой книги я сел писать письмо.

     Абсолютно неубедительная и неаргументированная версия  В. Кузнецова, изложенная на 225 страницах, преподносится автором как нечто само собой разумеющееся и доказанное. При этом догадки преподносятся как факты,  а домыслы, как истина в последней инстанции.

     И что интересно: чем меньше доказательств у автора, тем безапеляционнее становится тон его письма.

     А все от того (позволю себе высказать предположение ), что В. Кузнецовым, замахнувшимся установить истинные обстоятельства гибели С. Есенина, с самого начала руководило не желание узнать всю правду об англетеровской трагедии, а строгая заданность, стремление всеми возможными способами обосновать версию о так называемом "еврейском  заговоре” вокруг поэта. Отсюда плохо скрываемое сладострастие, с которым автор называет подлинные (еврейские) фамилии своих исторических персонажей. В Кузнецову хочется создать впечатление, будто практически все окружение С. Есенина состояло из евреев, от рук которых, в конечном счете, он и погиб: приказ  об устранении  поэта  был отдан евреем Троцким, а убил Есенина еврей Блюмкин. Покрывали убийц опять-таки в основном евреи: В. Эрлих, Л.Берман, В.Вольлин, М.Фроман и другие. Об убийстве Есенина, согласно утверждениям В.Кузнецова, знали также Н.Клюев, Вс.Рождественский, И.Приблудный, М.Наппельбаум, В.Назаров, В.Князев и многие другие люди. Всего несколько десятков человек. Исследователь почему-то совсем не задумывается над тем, что при таком огромном количестве посвященных скрыть истинные обстоятельства убийства известного человека было бы просто невозможно. Кто-нибудь все равно бы да проговорился. Объяснить, почему В.Кузнецов игнорирует это,совершенно закономерное логическое заключение,  можно лишь одним: ему нужна именно "массовость”, именно  "заговор ".

     Не отметая в целом предположения В.Кузнецова и других исследователей относительно того, что С.Есенин был все-таки убит, я убежден, что об этом могли знать всего несколько человек: заказчик и один или несколько непосредственных исполнителей. Убийство (если это было убийство) вряд ли имело политическую подоплеку (опасности для Советской власти мечущийся и больной поэт не представлял), вероятнее всего, оно могло быть совершено на почве чьего-то уязвленного самолюбия, из чувства мести. Известно, что незадолго до смерти на квартире А.Р.Изрядновой С.Есенин сжег ряд рукописей. Кто знает, о чем говорилось в них? Может быть, что-то из сожженного, содержащее обидную критику кого-либо из высокопоставленных чиновников, дошло до него, будучи неосторожно прочитанным поэтом в кругу "друзей” вот и повод для убийства. Люди не прощают личных обид. Да и известные строки из " Страны негодяев ”, направленные против Троцкого – по меркам того времени вполне достойный повод для устранения поэта. Как мне представляется, если и искать следы преступления, то именно в этом направлении.  Вот только в то, что убийцы оставили нам улики, и что эти улики хранятся в (пусть очень засекреченном) архиве, верится с трудом. Скорее всего, загадка гибели С.Есенина навсегда останется загадкой.

     И всех пишущих на эту тему ожидает участь В.Кузнецова, который, пытаясь обосновать свою версию убийства поэта и не имея фактов, ее подтверждающих, постоянно сбивается на эмоции. А эмоции – слишком ненадежный аргумент в таком сложном и запутанном деле. Показателен сам стиль  книги о "Тайне гибели С. Есенина ". В повествовании  В.Кузнецова очень много того, что в литературоведении принято называть "избыточностью” языка. "Избыточность”—это свойство языка содержать в себе необязательные для понимания сказанного элементы. Создается она при помощи специальных фигур, называемых риторическими. Фигуры эти являются неотъемлемой частью живой разговорной речи и языка художественной литературы, но весьма скупо используются в литературе научной. А именно на "научность”, "доказательность” претендует опус В.Кузнецова, в котором этой самой "избыточности” гораздо больше, чем во многих произведениях художественной литературы. А объясняется все очень просто: используемые автором вводные слова и предложения, носящие эмоциональный оттенок, иронические реплики, метафоры, сравнения призваны заменить собой недостающие факты. В целом "доказательный” аппарат исследователя сопоставим с известной публикацией М.Аникина в Санкт-Петербургской газете "Слово и дело” (1993, № 6), посвященной проблеме авторства "Тихого Дона” и других произведений, выходивших за подписью М.А.Шолохова. По мнению М.Аникина, их, оказывается, написал… А.С.Серафимович.

        Вообще  я бы не стал писать на эту тему и положил бы книгу В.Кузнецова в макулатуру сразу после прочтения за ненаучностью и  неинформативностью (мало ли что сегодня пишут!), если бы не одно обстоятельство. В.Кузнецов не просто излагает бездоказательную версию гибели Есенина, он еще и кощунствует над многим из того, что дорого и свято для любого человека, считающего этого поэта и его творчество бесценным национальным достоянием.

       В.Кузнецов, в частности, без каких-либо оснований, пытается бросить тень на людей, которые в разные годы жизни были самыми близкими друзьями поэта: Н.Клюева, А.Мариенгофа, Г.Бениславскую. Н.Клюев у В.Кузнецова становится соукрывателем убийства Есенина, а А.Мариенгоф – циником и родственником человека с такой же репутацией, приехавшего в Петроград в скандально известном "пломбированном” вагоне вместе с "вождем пролетариата” (с.57), и только. Но, если ругать Н.Клюева и А.Мариенгофа, являющихся, по моему твердому убеждению, талантливейшими и своеобразннейшими русскими литераторами, у  есениноведов является чуть ли  не печально закрепившейся традицией, то вот Г.Бениславскую причислять к числу недоброжелателей Есенина – это что-то новое и, как мне представляется, очень низкое и подлое. ”Подруга с Лубянки” так цинично озаглавлена В.Кузнецовым глава, посвященная Г.Бениславской. Ее тоже автор подозревает в причастности к декабрьской трагедии в "Англетере”. Спорить с этим бессмысленно — можно лишь удивиться  то ли поразительной неосведомленности автора, то ли его маниакальной подозрительности. Что касается Г.Бениславской, за нее все скажет бескорыстная, ничего не требовавшая взамен любовь к поэту, поддерживавшая его, уже находящегося на краю пропасти, в последние два года жизни. Об этой любви мы можем узнать из ее собственных воспоминаний и воспоминаний современников, из писем поэта. Да и то, что лежат они теперь рядом, говорит о многом. Впрочем, "исследователю” В.Кузнецову кажется подозрительным даже самоубийство Г.Бениславской  на могиле поэта…

        Еще одно кощунство по отношению к памяти Есенина –  попытка отторжения от его творческого наследия прощального стихотворения—"До свиданья, друг мой, до свиданья…”. Понятно, из каких побуждений это делается. Сторонников версии преступления оно приводит в недоумение. Значит, необходимо доказать, что это послание написано не Есениным. По мнению В.Кузнецова, стихотворение ”интанационно чуждо Есенину”(c.110)  и по своим художественным достоинствам  настолько слабо, что его мог написать даже Блюмкин. И все это говорится о произведении поэта, написанном его кровью непосредственно перед смертью! Мнение экспертов  при этом игнорируется, а В.Кузнецов берет на себя смелость провести собственную почерковедческую экспертизу. Понятно, к каким выводам  он только и мог в результате нее прийти, исходя из своей тенденциозной задачи. Но этот поступок сродни поступку дилетанта, вознамерившемуся стать за операционный стол и произвести операцию по удалению аппендицита. Как объяснить В.Кузнецову, что графология –– наука не менее сложная, чем медицина, и требует наличия специальных  знаний и навыков?

       Что же касается стилистической чуждости С.Есенину элегии ”До свиданья, друг мой, до свиданья…", то здесь я могу возразить В.Кузнецову как специалист.

        Прежде чем привести аргументы, выскажу чисто интуитивное мнение человека, знающего почти всего Есенина наизусть. Я никогда не сомневался и теперь не сомневаюсь, что стихотворение "До свиданья, друг мой, до свиданья…” принадлежит перу С.Есенина. Данная элегия совершенно органично вписывается в общий контекст его творчества, и без этого стихотворения оно выглядело бы незавершенным и незаконченным. Только человек, не прочитавший всех произведений С.Есенина и не прочувствовавший до конца всей трагедии поэта, обусловленной не одним только социальным фактором, мог прийти к выводам, к каким пришел В.Кузнецов.

     А теперь аргументы. В.Кузнецов, как мы уже указывали, утверждает, что стихотворение "До свиданья, друг мой, до свиданья…”  " интонационно чуждо Есенину. Чуждо потому, что в стихах Есенина, как правило, трогательная задушевность соединяется с "хулиганским” озорством”.  "До свиданья…” же звучит заданно погребально (с.111). Возможно, если бы у автора версии гибели поэта, поднявшего огромный архивный материал, хватило времени сесть и прочитать внимательно стихотворения С.Есенина, то такая точка зрения и не родилась бы. Буквально в каждом есенинском произведении, написанном в последний год жизни, звучит мотив усталости, безразличия к жизни:  

                                Запрокинулась и отяжелела

                                Золотая моя голова

                                ………………………

                                Я устал себя мучить бесцельно,

                                И с улыбкою странной лица

                                Полюбил я носить в легком теле

                                Тихий свет и покой мертвеца

                                 ………………………

                                 … мне одно и то ж –

                                 Чтить метель за синий цветень мая,

                                 Звать любовью чувственную дрожь.

О жизни своей он говорит уже почти исключительно в прошедшем времени: "все укатилось”, "все пролетело… далече… мимо… сердце остыло и выцвели очи”, "я все прожил”, "эту жизнь прожил я словно кстати, заодно с другими на земле…”                            

     О былом хулиганстве, озорном веселье С.Есенин говорит уже в прошедшем времени, удивляясь с высоты прожитых лет:

                                 Эх, бывало, заломишь шапку,

                                 Да заложишь в оглобли коня,

                                 Да приляжешь на сена охапку,––

                                 Вспоминай лишь, как звали меня.

                                  

                                 И откуда бралась осанка …

Вполне закономерно на этом фоне возникает  мотив ухода, прощания с жизнью:

                                 На душе лимонный свет заката…

                                  ………………………………

                                 Цветы мне говорят – прощай,

                                 Головками склоняясь ниже,

                                 Что я навеки не увижу

                                 Ее лицо и отчий край.

                                  ………………………

                                 И эту гробовую дрожь

                                 Как ласку новую приемлю…

     Свое логическое завершение мотив ухода и нашел в прощальном стихотворении "До свиданья, друг мой, до свиданья…”

     Но не только интонация в предсмертной элегии звучит есенинская    в ней мы обнаруживаем также типично есенинскую лексику. В этом стихотворении нет слов, которые бы не использовались поэтом ранее. В том числе присутствуют такие ключевые для Есенина слова, как "друг”, "расставанье”, "встреча” , "грусть” , "печаль” , "жизнь” , прилагательное "милый” , глагол "умирать”. Использование вводных слов и обращений – также характернейшая особенность поэзии Есенина. Вот только несколько примеров. "Друг мой, друг мой, я очень и очень болен…”("Черный человек”), "Милый мой, смешной дуралей…”("Сорокоуст”), "И ты позабудешь, мой милый…”("Я помню, любимая, помню…”), "Мой милый Джим…”("Собаке Качалова”), "Милая, мне скоро стукнет тридцать…” ("Видно, так заведено навеки…”), "Может, поздно, может, слишком рано…”("Может, поздно…”), "Если тронуть страсти в человеке, то, конечно, правды не найдешь.” ("Кто я? Что я?…) и др.

     Авторство С.Есенина подтверждает и наличие различных видов повтора (анафоры, эпифоры, параллелизма) в стихотворении "До свиданья…” Повтор – излюбленнейшая риторическая фигура позднего Есенина, и встречается почти во всех стихотворениях этого периода: "Я помню, любимая, помню…”, "Море голосов воробьиных…” , "Ты меня не любишь, не жалеешь…” , "Может поздно, может слишком рано… ", "Кто я ? Что я ? Только лишь мечтатель… и др. Знаменательно, что сам зачин предсмертного стихотворения  поэта лексически синтаксически и ритмически почти дословно повторяет одно из "персидских” стихотворений: "До свиданья, пери, до свиданья…”("В Хороссане есть такие двери…”). Даже столь смущающая  В.Кузнецова  есенинская метафора " печаль бровей” сродни другой есенинской метафоре "рыдающие уши”, встречающейся в "Прощании с Мариенгофом ”. И последнее: размер стихотворения "До свиданья…” идентичен размеру значительной части произведений, созданных в последние месяцы жизни: пятистопным хореем написаны также стихотворения "Ты меня не любишь, не жалеешь…”, "Может, поздно, может, слишком рано…” , "Кто я ? Что я ? Только лишь мечтатель…

     Не знаю, убедят ли мои аргументы В.Кузнецова в принадлежности стихотворения "До свиданья, друг мой, до свиданья…” перу Есенина,– скорее всего нет – но даже если убедят, то для него ведь все равно "сие ничего не доказывает” (с.III). Циничность последнего высказывания поражает. В.Кузнецову, оказывается, глубоко безразлична авторская принадлежность стихотворения "До свиданья, друг мой, до свиданья …”, оно, написанное кровью,– всего лишь аргумент в споре: кто убил Есенина? Такая постановка вопроса немыслима для человека, влюбленного в творчество поэта. Приходится констатировать, что его трагедия в очередной раз стала разменной картой в руках глубоко равнодушного к творчеству поэта человека. Это пугает больше всего. За восемь лет, прошедших со времени публикации статьи И.Лысцова, ничего не изменилось…


"Вопросы литературы", 1999 г.