Вторник, 19.03.2024, 06:29
Приветствую Вас Гость | RSS
Меню сайта
Форма входа
Поиск
Календарь
«  Март 2024  »
ПнВтСрЧтПтСбВс
    123
45678910
11121314151617
18192021222324
25262728293031
Наш опрос
Оцените мой сайт
Всего ответов: 7558
Статистика

Онлайн всего: 1
Гостей: 1
Пользователей: 0

Сайт Александра Лагуновского

"Душа, не знающая меры..." (к проблеме трагического одиночества в творчестве М.Цветаевой)

"Душа, не знающая меры..." (к проблеме трагического одиночества в творчестве М.Цветаевой)

УДК 808.2(075)


I


Согласно Библии, один из правителей древности – иудейский царь Екклесиаст решил познать смысл жизни: "И предал я сердце мое тому, чтоб исследовать и испытать мудростию все, что делается под небом: это тяжелое занятие дал Бог сынам человеческим, чтобы они упражнялись в нем" (Еккл.: 1;13). Длительные наблюдения над жизнью, приобретенные знания привели его к неутешительному выводу о том, что все есть "суета и томление духа!" (Еккл.: 1; 14). Исторический процесс представился иудейскому царю не в виде бесконечно развертывающейся в пространстве спирали, как принято думать, а в виде замкнутого круга: "Что пользы человеку от всех трудов его, которыми трудится он под солнцем? Род проходит, и род приходит, а земля пребывает вовеки. Восходит солнце, и заходит солнце, и спешит к месту своему, где оно восходит. Идет ветер к югу, и переходит к северу, кружится, кружится на ходу своем, и возвращается ветер на круги свои. Все реки текут в море, но море не переполняется; к тому месту, откуда реки текут, они возвращаются, чтобы опять течь. Все вещи в труде; не может человек пересказать всего; не насытится око зрением, не наполнится ухо слушанием. Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем. Бывает нечто, о чем говорят: смотри, вот это новое; но это было уже в веках, бывших прежде нас. Нет памяти о прежнем; да и о том, что будет, не останется памяти у тех, которые будут после" (Еккл.: 1; 3–11). Отсюда – прямая дорога к пессимизму и отчаянию: "И возненавидел я жизнь: потому что противны стали мне дела, которые делаются под солнцем... И возненавидел я весь труд мой, которым трудился под солнцем..." (Еккл.: 2; 17–18) и т.п. В общем–то, любой мыслящий человек, замахнувшийся дойти во всем (воспользуемся выражением Б.Пастернака) "до самой сути", неизбежно приходит к такому выводу. Не всем, однако, удается выдержать груз обретенного познания. Движимый инстинктом самосохранения, человек начинает искать выход и, как правило, находит его в вере в Бога (как Екклесиаст) или в какого–либо иного кумира (вождя, партию, родину и т.п.).

Я не случайно начинаю статью о М.Цветаевой с разговора об Екклесиасте.
Дело в том, что Цветаевой было дано от природы не меньшее, чем этому историческому лицу, желание "исследовать и испытать мудростью все, что делается под небом", безумная жажда познания. В семнадцать лет Цветаева писала:

Я жажду сразу – всех дорог.
Всего хочу: с душой цыгана

Идти под песни на разбой,

За всех страдать под звук органа

И амазонкой мчаться в бой (4, 27).

Интуитивно чувствуя невозможность претворить свои дерзкие замыслы в жизнь, предощущая ту бездну отчаяния, которую придется пережить в будущем, Цветаева просит у Бога смерти: "О, дай мне умереть, покуда Вся жизнь, как книга для меня" (4. 27).

Юношеский максимализм, нашедший отражение в этом стихотворении и являющийся для большинства людей возрастной болезнью, для Цветаевой стал жизненным и творческим кредо. Цветаева "была женщиной с деятельной мужской душой, решительной, воинствующей, неукротимой, – писал Б.Пастернак. – В жизни и творчестве она стремительно, жадно, почти хищно рвалась к окончательности и определенности, в преследовании которых ушла далеко и опередила всех" (2,195).

Именно максимализм, как черта характера, романтическая жажда постичь то, что постичь невозможно, стремление во всем дойти "до самой сути" объясняют трагедийное мировосприятие поэта, острое ощущение одиночества и обособленности существования человека на земле.

Сама М.Цветаева склонна была искать причину своих максималистских настроений в матери. Она писала: "Мама была единственной дочерью. Мать ее... умерла 26–ти лет. Дедушка всю свою жизнь посвятил маме, оставшейся после матери крошечным ребенком.  Мамина жизнь шла между дедушкой и швейцарской–гувернанткой, – замкнутая, фантастическая, болезненная, недетская, книжная жизнь...
Знакомых детей почти не было, кроме девочки, взятой в дом, вместо сестры маме. Но эта девочка была безличной, и мама, очень любя ее, все же была одна...
Мамина юность, как детство, была одинокой, болезненной, мятежной, глубоко–скрытой...
Упоение музыкой, громадный талант (такой игры на рояле и на гитаре я уже не услышу!)... стихи на русском и немецком языках...
Гордость, часто принимаемая за сухость, стыдливость, сдержанность, неласковость (внешняя), безумие в музыке, тоска.
Двенадцати лет она встретила юношу – его звали Сережей Э. (фамилии я не знаю, инициалы – моего Сережи!). Ему было года двадцать два. Они вместе катались верхом в лунные ночи. Шестнадцати лет она поняла и он понял, что любят друг друга. Но он был женат. Развод дедушка считал грехом. – Ты и дети, если они будут, – останетесь мне близки. Он для меня не существует. – Мама слишком любила дедушку и не согласилась выходить замуж на таких условиях...

Мама умерла тридцати семи лет, неудовлетворенная, не примиренная, не позвав священника, хотя явно ничего не отрицала и даже любила обряды.
Ее измученная душа живет в нас, – только мы открываем то, что она скрывала. Ее мятеж, ее безумие, ее жажда дошли в нас до крика" (2,28–31).

Но, объясняя крайний романтизм М.Цветаевой, не стоит сбрасывать со счетов также социальный фактор. Обычно, когда пишут о ранних годах М.Цветаевой, делают акцент на том, что она воспитывалась в высококультурной семье: отец – Иван Владимирович  Цветаев – являлся профессором Московского университета, был известным филологом и искусствоведом, стал в дальнейшем директором Румянцевского музея и основателем знаменитого Музея изящных искусств имени Александра III в Москве (ныне Государственный музей изобразительных искусств имени А.С.Пушкина), мать была натурой художественно одаренной, талантливой пианисткой и т.п. Эти сведения, безусловно, объясняют и блестящее образование, которое получила М.Цветаева, и ее талант, вместе с тем они ровным счетом ничего не говорят о происхождении драматических коллизий в ее творчестве. И здесь очень важно понять, что М.Цветаева росла в семье не очень счастливой. И отец, и мать ее были каждый по–своему глубоко несчастными людьми, и это чувствовали дети.

Иван Владимирович Цветаев, будучи уже немолодым человеком, похоронил горячо любимую жену, от которой остались дочь и сын, и женился вторично, продолжая любить ушедшую.
Мария Александровна Мейн, будучи в два раза моложе И.В.Цветаева, вышла замуж за последнего "с прямой целью заменить мать его осиротевшим детям – Валерии восьми лет и Андрею – одного года..." (2,30). "Мама и папа были люди совершенно непохожие, – писала М.Цветаева. – У каждого своя рана в сердце. У мамы – музыка, стихи, тоска, у папы – наука.  Жизни шли рядом, не сливаясь". (2,31). Общее ощущение неустроенности, витавшее в доме Цветаевых, надо думать, оказало гнетущее влияние на психику детей.

Благополучие окончательно покинуло семью, когда Марине исполнилось десять лет. Мать заболела чахоткой; ее здоровье требовало теплого, мягкого климата, и с осени 1902 года Мария Александровна с дочерьми уехала за границу. Она лечилась в Италии, Швейцарии, Германии, Марина и Ася жили и учились в тамошних частных пансионах, редко видя мать.  Отец разрывался между Москвой и заграницей. По сути дела Марина и Ася росли без родителей, так как последние съезжались с детьми только во время каникул. Все это вело к росту одиночества, замкнутости у детей, формировало трагедийное мировосприятие.
В 1906 году, летом, умирает мать.

Осенью того же года Марина по собственной воле покидает родительский дом и поселяется в интернате при московской частной гимназии. Что стояло за этим отчаянным поступком? Только ли нежелание жить в осиротевшем родительском доме, где все напоминало о любимом человеке, как объясняют биографы, или к этому примешалось нечто другое?  Думается, это был еще и вызов отцу: если ты меня любишь, если я тебе нужна, то ты меня попытаешься вернуть. Не попытался. Он, известный ученый, слишком был занят устройством своих дел, музеем и т.д.

М.Цветаева, окончательно утвердившись в собственном одиночестве, в попытке спрятаться от суровой действительности, уходит в мир книг, живя жизнью их героев. Особенной ее любовью пользовался Наполеон. Именно из–за Наполеона произошло столкновение с отцом. Иван Владимирович, войдя однажды в комнату дочери, увидел, что у нее в киоте вместо иконы висит портрет французского завоевателя. Будучи человеком верующим, он, естественно, потребовал прекратить бесчинство. Дочь в ответ, не умея иначе защитить своего кумира, схватила тяжелый подсвечник. Иван Владимирович тогда сказал: "Делай как хочешь. Только помни, что те, кто ни во что не верят, в тяжелую минуту кончают самоубийством" (2,37). Страшное пророчество, особенно если оно звучит из уст собственного отца.

Увлечение книгами, тоска, одиночество – все это способствовало рождению поэта. И это рождение состоялось в 1910 году. М.Цветаева выпустила сборник стихотворений "Вечерний альбом". В этой книге, где преобладают стихи на узко–бытовую тематику, узнается почерк зрелой Цветаевой. Так, в уже упоминавшемся стихотворении "Молитва" мы находим главные приметы зрелого творчества поэта: все тот же максимализм, трагедийность, а также обостренное чувство смерти, восприятие жизни на грани яви и сна, предчувствие страданий, которых не избегнуть в будущем.

На сборник откликнулись В.Брюсов, Н.Гумилев, М.Волошин. Последний, верно почувствовав состояние начинающего поэта, разыскал Цветаеву, выразил восхищение стихами и предложил приехать в Коктебель. Цветаева с радостью согласилась. Кстати, именно в  знаменитом Доме поэта юная Марина познакомилась со своей судьбой: С.Я.Эфроном.

II

Страницы письменной истории человечества с древнейших времен до наших дней в значительной мере заполнены плачем, стенаниями и жалобами людей на невыносимую жизнь. Многочисленные попытки людей понять, почему их праведные труды не вознаграждаются по достоинству и почему судьба оказывается к ним столь несправедливой и жестокой, нашли свое отражение в фольклоре, искусстве, мифологии. В них щемящей нотой прозвучала мысль о неизбывной предопределенности и обреченности людей на страдания, взаимное непонимание и отчуждение. Идеи рока, фатума, судьбы пронизывают все древние культуры и цивилизации Запада и Востока.

Осознание людьми неизбежной трагичности своего существования приводило порой к созданию удивительных представлений о человеке и мире. Одним из них стала древнегреческая легенда о том, что миром и людьми правят Мойры – высшие судьбоносные мировые силы – и что власть их столь велика, что не только люди, но даже Боги вынуждены покоряться неотвратимой судьбе. С особой пронзительностью этот мотив позвучал в различных произведениях литературы древнего мира.

В эпоху средневековья проблема трагического одиночества личности, выступавшая до этого времени то в собственном обличье, то в маскирующих одеяниях иных проблем человеческого существования и исторического пути, утратила мифологическую и религиозную окраску и предстала перед своими исследователями во всей своей ужасающей сложности. Попытка решить данную проблему приводила порой к выводам, которые иначе как парадоксальными не назовешь. Например, Лябрюйер утверждал: "Все наши беды проистекают от невозможности быть одинокими" (6,123). А.Шопенгауэр, развивая данную мысль, заявлял: "Общительность принадлежит к опасным, даже пагубным наклонностям, так как она приводит нас к соприкосновению с существами, большинство из которых нравственно – скверно, а умственно – тупо и извращено"(6,123). Поэтому "главная наука и упражнения для юношества должно заключаться в приучении себя к перенесению одиночества, потому что оно – источник счастья и спокойствия..." (6,120).

Однако только в ХХ веке, когда люди умудрились поставить под угрозу самое существование человеческой культуры, цивилизации и даже жизни на земле, исследование проблемы трагического одиночества было поднято на должную высоту. О ней заговорили не только философы, но и литературоведы (Колобаева Л., Борев Ю., Парандовский Я. и др.). В преддверии XXI века этот разговор особенно актуален. Мы хотели бы в нем поучаствовать, проанализировав проблему трагического одиночества в творчестве М.И.Цветаевой.

До М.Цветаевой, ставя и решая проблему трагического одиночества, поэты, как правило, тяготели к чрезмерным обобщениям. Они не умели подняться выше своих личных ощущений и возводили их в абсолют. По–разному объясняя причины обреченности людей на одиночество (кто божеским произволом, греховностью человека, господством зла в мире, кто неверным социальным устройством общества), – все они, тем не менее, находили, что разобщенность человеческих миров носит тотальный характер. М.Цветаева первой заметила, что это не так. "Коптители кают", "жеватели мастик", "глотатели пустот", "тельцы", "чесатели корост", "газетные костоеды", "простолюдины любви", "с жиру лопающиеся... людоеды в парижских модах", как оказалось, нисколько не страдают от одиночества. "Тряся тройными подбородками", "жуют", "в том полагая цель", склонившись "над книжкой чековой", подсчитывают "барыши", тешат душу "коммерческими браками и бальным порошком" – и вполне счастливы. И даже с презрением смотрят, как на отщепенцев, на тех, кто наделен искрой божьей.

До М.Цветаевой поэтам было проще: если все обречены на одиночество (в Библии ведь сказано: "человек одинокий, и другого нет" (Еккл.: 4;8)), то не так обидно, что и ты одинок. А тут вдруг: большинство не ощущает никакого одиночества! Значит: счастливо за счет поэта, который безмерно страдает. Поняв это, М.Цветаева не нашла другого исхода своему негодованию, кроме как проклясть и осудить всех "счастливых":

С жиру лопающиеся: жир – их "лоск",
Что не только что масло едят, а мозг.
Наш – в поэмах, в сонатах, в сводах:
Людоеды в парижских модах!

Нами лакомящиеся: франк – за вход.
О, урод, как водой туалетной – рот
Сполоснувший – бессмертной песней!
Будьте прокляты вы – за весь мой

Стыд: вам руку жать, когда зуд в горсти, –
Пятью пальцами – да от всех пяти
Чувств – на память о чувствах добрых –
Через все вам лицо – автограф! (4,297).

Эти антимещанские филиппики М.Цветаевой по силе и размаху сопоставимы разве что с аналогичными диатрибами в творчестве В.Маяковского.

Поэтому, говоря о проблеме одиночества в творчестве М.Цветаевой, мы должны говорить прежде всего о проблеме одиночества творческой личности. В этом состоит специфика решения ею данной проблемы. Поэт, по М.Цветаевой, одинок, потому что он поэт. Или: поэт не может быть не одинок.

Почему же "не может"?

Он одинок, во–первых, потому что над ним тяготеет груз обретенного познания. Помните: "Во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь" (Еккл.: 1; 18). Во–вторых, поэт одинок, потому что не похож на других, потому что весь его облик, чувства, стремления, поведение, жизненные принципы не укладываются в прокрустово ложе общепринятых правил и норм. Наконец, он одинок, потому что рожден не "простолюдином", а "небожителем любви». Но давайте – обо всем – по порядку. Пристальное изучение жизни, наблюдение за людьми – близкими и далекими, осмысление их поступков, поведения – должно было утвердить М.Цветаеву в мысли, что мир в целом несправедлив и зол. Отец и мать – замкнуты в раковинах своих одиночеств, из двух детей мать – больше любит сестру (Асю), отец занят наукой, окружающие – самими собой, вокруг – бедняки и нищие духом, чьи помыслы нисколько не устремлены к запредельному... Одним словом, мир достоин проклятий. Но эта безудержная ненависть к мещанству во всех его проявлениях придет в творчество М.Цветаевой не сразу.  Вначале она не то что не могла решиться дать волю отрицательным эмоциям и тем самым окончательно поставить себя вне общества, сколько надеялась на то, что в ее представления о мире закралась ошибка. И однажды она проснется и, как в сказке... Кроме того, М.Цветаевой предстояло пережить еще чудо и упоение любви. Именно любовь – неизведанная и манящая страна, – казалось, таила в себе массу радостных и неожиданных открытий. И только в тридцатые годы, когда и эта мечта рухнула, когда годы эмиграции и беспросветности сломили волю поэта к жизни, М.Цветаеву словно прорвало, боль и ненависть хлынули горлом:  "Поглядите на чванством  Распираемый торс! Паразиты пространства,  Алкоголики верст... О безглазый, очкастый, Лакированный нуль! Между Зюдом и Нордом –  Поставщик суеты! Ваши форды (рекорды  быстроты: пустоты), Ваши рольсы и ройсы –  Змея ветхая лесть!.. Драгоценные куклы С Опера и Мадлэн, Вам бы тихие туфли Мертвецовы..." (4,287–288) и т.п.
В этом типичном романтическом стихотворении (типичном потому, что мир расколот на две враждебные половины: быть и бытие; быт – это жизнь "паразитов пространства", а бытие – жизнь творческой личности) есть все – и обида за годы унижений и полунищенского существования, и сознание собственного духовного превосходства, и желание смерти представителям противоположного лагеря ("вам бы тихие туфли мертвецовы..."), нет лишь одного – объективности. Ее, конечно, трудно ожидать от романтика, но приходится указывать на это, поскольку в данном случае поэта слишком "далеко завела речь". Понятно и оправданно проявление в лирическом стихотворении и безудержного презрения, и даже ненависти к косному мещанскому быту и его представителям, но нельзя принять и извинить желание увидеть мертвыми всех тех, кто не похож на тебя. Представим ситуацию: мещане стерты с лица земли, остались одни "поэты". Кто в этом случае будет заниматься продолжением рода человеческого? По М.Цветаевой ведь "семьи тихие милости... птенцов лепет – увы!" (4,351). Да и повод, избранный для проклятий, незначителен: ну, ездят люди на машинах, пускай ездят себе и дальше! Но нет: раз вы ездите, а я хожу, значит, вы достойны презрения и ненависти! И даже смерти! Аналогия, выбранная М.Цветаевой, сразу ясно, неверна: не все те, кто ездит в авто – мещане, как не все те, кто ходит пешком – "поэты". В данном случае слишком очевиден истинный повод негодования М.Цветаевой: ей тоже... очень хотелось ездить на машине, да и вообще пользоваться всеми благами цивилизации, иметь возможность посвятить себя полностью литературе, не думая о куске хлеба насущного. То, что это действительно так, косвенно подтверждает пример В.Маяковского. Будучи, как и М.Цветаева, романтиком, не менее сильно ненавидя мещан и их окружение, В.Маяковский тем не менее не восставал против машин. Скорее всего, потому, что мог позволить себе иметь не только собственный автомобиль, но и шофера. В стихотворении "Ответ на будущие сплетни" он даже хвастается: "Довольно я шлепал дохл да тих, на разных кобылах–выдрах. Теперь  забензинено шесть лошадих в моих четырех цилиндрах. Разят желтизною из медных глазниц глаза –  не глаза, а жуть! И целая  улица падает ниц,  когда кобылицы ржут" (3,442).

Ненависть к миру, с годами все более усугублявшаяся на почве общего семейного и психологического неблагополучия (мучительное переживание старения, утрата цели существования, растущее отчуждение в семье (дочь и муж, увлекшись евразийскими идеями, стали фанатиками возвращения в СССР), трудности с публикацией своих произведений, финансовые проблемы, тоска по родине и т.п.), неизбежно должна была привести М.Цветаеву к ненависти к существованию вообще. Жизнь со временем начинает страшить ее больше, чем смерть. Она без сожаления готова расстаться с жизнью: "Пора – пора – пора творцу вернуть билет. Отказываюсь – быть. В бедламе нелюдей Отказываюсь – жить.  Не надо мне ни дыр ушных, ни вещих глаз. На твой безумный мир ответ один – отказ» (4,335).

Вторая предпосылка одиночества творческой личности, по М.Цветаевой, как мы уже говорили, таится в ее особом психологическом складе. Лирическая героиня М.Цветаевой – типичная бунтарка, своевольная, раскованная, больше всего на свете ценящая личную свободу и независимость (не случайно любимым произведением М.Цветаевой была поэма "Цыганы"). Она чужда и враждебна любым проявлениям конформизма. Взамен сложившихся веками представлений о нравственности М.Цветаева вырабатывает свой собственный моральный кодекс. Стержнем его становится идея оправданности всего, что содействует творчеству, поэзии. Единственным повелителем поэта, которому он должен повиноваться, объявлен гений вдохновения; он парит над ним в облике огненного всадника: "Пожирающий огонь – мой конь!.." "С красной гривою свились волоса... Огневая полоса – в небеса!" Этому костру поэт приносит в жертву все: "Я и жизнь маню, я и смерть маню в легкий дар моему огню". Приняв жертву, гений вдохновения дарует лирической героине высшее блаженство: он уносит ее в высь, "в лазурь", в иной мир, в небо поэта. М.Цветаева переосмысливает традиционное представление о сексуальном наслаждении, как высшем наслаждении, дарованном людям:
Что самодержцем вас признав на веру, –

Ах, ни единый миг, прекрасный Эрос,

без вас мне не был пуст!
Что по ночам, в торжественных туманах,

Искала я у нежных уст румяных –

Рифм  только, а не уст. (4,131)

Оказывается, существует еще более высокий тип наслаждения по сравнению с сексуальным, доступный не всем, а только избранным – наслаждение, которое испытывает поэт при создании своих произведений. В этот момент он забывает обо всем и общается с самой вечностью.
Именно исходя из таких представлений следует оценивать все, что написано М.Цветаевой. А то многих пугают, скажем, такие ее строки: "Дочь, ребенка расти внебрачного! Сын, цыганкам себя страви!" (4,354).   Важно понять, что это пожелание дано не Цветаевой–матерью, не Цветаевой–женщиной, а Цветаевой–поэтом. Подлинное искусство рождается из боли; страдание – живой источник вдохновения, а значит, и поэзии.  Такова идеология творческой личности. Поэт, по М.Цветаевой, не принадлежит самому себе. Он – слепое орудие природы и полностью зависим от своего творческого дара:

Есть счастливцы и счастливицы,

Петь не могущие. Им –

Слезы лить! Как сладко вылиться

Горю – ливнем проливным!


Чтоб под камнем что–то дрогнуло.

Мне ж – призвание как плеть –

Меж стенания надгробного

Долг повелевает – петь.

                                                 ..............................
Ибо раз голос тебе, поэт,

Дан, остальное – взято. (4, 313)

Поэт – вечный оппозиционер, враг неподвижности, единообразия, консерватизма. Последняя мысль с наибольшей силой выразилась в поэме "Крысолов". Данное произведение восходит к средневековой легенде о флейтисте из Гаммельна, который своей музыкой заманил всех крыс города и утопил их в реке, а когда не получил обещанной платы, тою же флейтой выманил из домов гаммельнских детей, увел на гору, и она, разверзшись, поглотила их. У М.Цветаевой Крысолов–флейтист – олицетворение поэзии, крысы – это отъевшиеся мещане, гаммельнцы – ожиревшие, жадные бюргеры; все они вместе олицетворяют омерзительный, убивающий души быт.  Бургомистр отказывается сдержать слово, отдать свою дочь флейтисту. Последний в наказание уводит под свою дивную музыку детей и топит в озере, даруя им рай – вечное блаженство:
 
В царстве моем – ни тюрем, ни боен, –

одно ледяное, одно голубое!..

Ни расовой розни, ни Гусовой казни,

ни детских болезней, ни детских боязней:

Синь. Лето красно

И – время – на все...

Как мы видим, Крысолов–флейтист (олицетворение поэзии) противостоит в поэме всему остальному миру. Он побеждает, но он одинок, и одиночество это непреодолимо. Непреодолимо потому, что единственный путь снятия одиночества – стать как все – для него абсолютно неприемлем.

Не может преодолеть одиночество поэт, по М.Цветаевой, и через любовь. Почему? – ответ на этот вопрос мы находим в лирической дилогии – "Поэме Горы" и "Поэме Конца". "Гора", о которой идет речь в первой поэме, это – Петршин холм в Праге. Но в то же время слово это  имеет для поэта и другой, романтический смысл. Гора в поэме – синоним и символ любви. Любви  с большой буквы. Именно о такой любви – с домом на вершине горы – любви страстной, пламенной – мечтает лирическая героиня поэмы. Но не таков ее избранник. Он хочет любви простой, обыкновенной – "без вымыслов, без вытягивания жил" (4, 353). Характеризуя чувство героев "Поэмы Горы" и "Поэмы Конца", М.Цветаева писала: "герой хочет любви по горизонтали, а героиня – по вертикали" (4, 507). Естественно, что отношения между людьми, столь различно относящимися к любви, заканчиваются разрывом:
Не довспомнивши, не допонявши,

Точно с праздника уведены...

– Наша улица! – Уже не наша...

– Сколько раз по ней... – Уже не мы...

                      .............

Сверхбессмысленнейшее слово:

Рас–стаемся. – Одна из ста?

Просто слово в четыре слога.

За которыми пустота (4, 371).

И хотя М.Цветаева посвящает в поэме расставанию одни из самых негодующих, проклинающих строк в мировой поэзии: " Рас–ставание. Расставаться... Сверхестественнейшая дичь! Звук, от коего уши рвутся, Тянутся за предел тоски... Расставание – не по–русски! Не по–женски! Не по–мужски! Не по божески! Что мы – овцы, Раззевавшиеся в обед? Расставание –  по–каковски? Даже смысла такого нет... (4, 371) – все–таки в ее концепции любви расставание – неизбежный финал всякой любви. И именно этим – разочарованием поэта в любви, осознанием невозможности преодолеть одиночество через любовь, – объясняются многочисленные нелестные определения этого чувства в творчестве М.Цветаевой. Например, в стихотворении "Люблю ли вас?" она заявляет: "Любовь. – Старо" (4, 121). В стихотворении "Та же молодость..." встречаем выражение "в великой низости любви..." (4, 116). В
стихотворении "Ты расскажи нам про весну!" – "Грешна любовь, страшна любовь" (4, 115). И еще:

И слезы ей – вода, и кровь –

Вода, – в крови, в слезах умылася!

Не мать, а мачеха – Любовь:

Не ждите  ни суда, ни милости ( 4, 134).

И, все–таки, проблема трагического одиночества в творчестве М.Цветаевой была бы освещена неполно, ели бы мы не упомянули об одном обстоятельстве. Дело в том, что обреченность поэта на одиночество, по М.Цветаевой,– это не только зло, но и... благо. "Рай – сквознякам сквозняк", заявляла она (4, 350). Ценность личности, оказывается, определяется величиной страдания, ниспосланной ей свыше:

Говорят, тягою к пропасти
Измеряют уровень гор (4, 351).

Страдание – благо вследствие того, что только благодаря ему поэт испытывает минуты божественного вдохновения, творит Поэзию, которая и есть – счастье... Такова диалектика размышлений М.Цветаевой над проблемой трагического одиночества.

ЛИТЕРАТУРА:

1. Библия: Книги Священного писания, Ветхого и Нового Завета. Канонические. – Новая жизнь, 1991. – 1500 с.
2. Марина Цветаева в Москве. Путь к гибели. – М.: Отечество, 1992. – 238 с.
3. Маяковский В. Избранные сочинения: В 2–х т. /Вступит. статья, с. 5–32, сост. и примеч. А.Ушакова. – М.: Худож. лит. 1982. – Т.1. – 543с.
4. Цветаева М. Сочинения: В 2 т. / Сост., подготовка текста и коммент. А. Саакянц: Вступит. ст. В. Рождественского, с. 3–22. – Мн.:  Народная асвета, 1988. – Т.1. – 542 с.
5. Цветаева М. Сочинения: В 2 т. /Сост., подгот. текста, вступ. ст., с. 5–32, коммент. А. Саакянц . – М.: Худож. лит., 1988. – Т. 1. – 691с.
6. Шопенгауэр А. Афоризмы и максимы. – Л.: ЛГУ, 1991. – 288 с.