Вторник, 19.03.2024, 05:38
Приветствую Вас Гость | RSS
Меню сайта
Форма входа
Поиск
Календарь
«  Март 2024  »
ПнВтСрЧтПтСбВс
    123
45678910
11121314151617
18192021222324
25262728293031
Наш опрос
Оцените мой сайт
Всего ответов: 7558
Статистика

Онлайн всего: 1
Гостей: 1
Пользователей: 0

Сайт Александра Лагуновского

Горче смерти (окончание)

ГОРЧЕ СМЕРТИ

Здесь же, на автостоянке, случай свел меня с не менее озлобленным на жизнь человеком. Звали его Вадимом. Однажды он соблазнил меня бутылкой. Предложил:
–  Давай выпьем.
Я не стал ломаться.
Уже после второго стакана меня здорово развезло  и потянуло на откровения. Я поведал ему мою историю. Вадим внимательно выслушал меня, а потом сказал:
–  Знаешь что, дружище… Ты только не обижайся… Скажу, что думаю… не умею врать… Ты – неплохой человек, но жизни ни черта не знаешь… Наверно,  даже классиков не читал… Ну вот, откуда, к примеру, эти слова: «И нашел я, что горче смерти женщина, потому что она – сеть, и сердце ее – силки, руки ее – оковы; добрый пред Богом спасется от нее, а грешник уловлен будет ею»? Что, не знаешь?
Эх ты! А ведь это Библия!.. Да женщин не любить надо, они этого не понимают… Сечь их надо, как сидоровых коз, ремнем по заднице каждый вечер, кастрюлей по голове, всем, что под руку попадется, чтоб знали, стервы, свое место… Ты думаешь, у меня трое детей… и любовь в доме? – достав из кармана пачку дешевых сигарет, Вадим закурил. Затянувшись пару раз и кашлянув, он продолжил: –  Вначале, может, и было что–то… Но я быстро раскусил эту сучью породу, осознал, чем слюнтяйство мое может кончиться. А как понял – и ее, и ребятишек – всех к ногтю. Конечно, пробовала брыкаться, не без этого. Милицию однажды вызвала, на работу бегала жаловаться… Я ее, стерву, от этого вот как отучил. Взял да разбудил посреди ночи и руки на горло… придушил малость… а потом бухнул: «Еще что– нибудь такое вытворишь – убью, ничто меня не остановит». Поверила и  стала тише воды, ниже травы. Как прихожу домой – тишина, на цыпочках ходит, слово лишнее боится сказать, знает, кто в доме хозяин. А ты говоришь: любовь, счастье отцовства… Да если б я своих ребятишек не бил через день, не устраивал разборки, так они давно на голову сели и погоняли меня, как ломовую лошадь.
Старшенького, Эдика, как отправили в школу, так он по возвращении приносит в дневнике то три, то два, то три, то два! Тут понял я, что надо всерьез браться за его воспитание. За каждую двойку, тройку я ему такую порку начал устраивать! Иногда жалко становилось, но что поделаешь! Как иначе втолковать пользу учения? Опять же, в соответствии с библейскими заповедями поступал. В Библии черным по белому написано: «Кто жалеет розги своей, тот ненавидит сына; а кто любит, тот с детства наказывает его». И теперь все в ажуре: круглым отличником стал. И с младшими никаких проблем: методика железная! На родительское собрание не стыдно пойти: «А–ах, говорят, ка–а–кие у вас дети золотые: тихие, спокойные, старательные, к урокам ка–ак готовятся!» А мне приятно: сижу кум–королем, гляжу на тех, кого ругают, с презрением. А детки… сейчас, может, и обозлены на папку, насильником считают, а как вырастут, уверен, спасибо скажут. Да… –  Вадим надолго замолчал, докуривая сигарету и думая о чем–то своем, затем со злобой смял окурок в приспособленной под пепельницу консервной банке, зачем–то долго рассматривал меня в упор, пока со странной дрожью в голосе не произнес:
–  А знаешь, хоть я и говорю так, а Машку свою все–таки люблю. Хочешь, расскажу, как? Хочешь? – с подозрительной настойчивостью допытывался Вадим, продолжая буравить меня своими пьяными немигающими глазами.
–  Может, не надо?.. – неуверенно попытался отказаться я, предчувствуя подвох.
–  Почему же, не на–адо? – передразнивая меня, с издевкой пьяно  повторил Вадим. – Очень даже на–адо. – И уже серьезно продолжил: –  Прихожу я, значит, в спальню, ложусь в постель… Машка сразу отворачивается, жмется к краю, а я ее силой на спину переверну, дам по лбу и прикажу: «А ну–ка, сука, раздвинь ноги!» И что ты думаешь: раздвигает… Вот как я люблю свою Машку… –  Вадим остановился, левой рукой взлохматил волосы, а потом злобно, по–волчьи вытаращившись на меня, разлил по стаканам остатки водки и изрек:
–  Ну будем, дружище… Третий тост – за любовь!

До разговора с Вадимом я словно забыл о существовании женщин. Точнее, я перестал делить людей на женщин и мужчин. Все они были моими врагами, всем я должен был мстить. А теперь мне вдруг пришла в голову мысль, что мстить я должен в первую очередь женщинам. И мстить совершенно особым способом.

Я стал давать объявления в газетах примерно следующего содержания: «Молодой, интеллигентный, спортивный и очень богатый мужчина познакомится с симпатичной женщиной для совместной жизни. Фото обязательно». С присланными письмами поступал по–разному. Одним назначал свидание и не приходил. Потом звонил, извинялся, ссылаясь на неожиданную командировку в Швецию или Австрию, и уславливался о новом свидании, на которое тоже не являлся. Другим возвращал фото с оскорбительными надписями, типа: «Что, шлюха, богатенького захотелось?» Или попроще: «Ты когда в последний раз в зеркало смотрелась? Да того, кто с тобой захочет дело иметь, орденом Ленина надо наградить». Или: «И ты себя называешь «симпатичной»? Да чтобы появилось желание выйти с тобой в люди, сперва мешок на голову придется надеть!»

С отдельными, чем–то приглянувшимися мне женщинами, я стал даже встречаться. Во время свиданий, надев костюм и галстук, в которых был неотразим, расточал елей и ласку. Известно, как падко женское сердце на красивые и возвышенные слова, особенно одинокое сердце, и если эти слова звучат из уст мужчины, олицетворяющего собой женский идеал. И вот когда я начинал замечать, что моя подруга бредит мной во сне и наяву, без лишних объяснений я ее бросал и выбирал следующую жертву.

Последней и самой запомнившейся в их ряду была Ангелина. Как и с другими женщинами, с ней я познакомился через газету. Была Ангелина действительно симпатичной и представляла собой весьма распространенный сегодня тип женщины, у которой все предки родом из деревни, и тем не менее она, стыдясь своего деревенского происхождения и своих крестьянских корней, начинает корчить из себя аристократку с высокими и утонченными манерами. Ангелина вела себя именно так: подчеркнуто морщилась, услышав нецензурную брань, театрально вздыхала по пустякам и категорически заявляла, что отбивную можно есть только  при помощи ножа и вилки, а компот ни в коем случае нельзя пить прямо из кастрюли. К слову сказать, такой тип женщин вызывал во мне наибольшее раздражение и неприязнь. Даже то, что она была ангелоподобна, не могло остановить меня в осуществлении своего жестокого замысла.

Я стал упорно ухаживать за Ангелиной. При этом вел себя как истинный джентльмен: вздыхал вместе с ней, нюхая розу, не скупился на комплименты, обменивался с ней томными взглядами, а при расставании целовал ее не только в губы, но и в ручку. В ресторанах вел себя прилично: водку пил маленькими глотками, кушал, постелив салфетку и мастерски орудуя ножом и вилкой. Прошло несколько недель, и я начал замечать, что моя подруга чем–то озабочена.

Однажды, во время прогулки по парку, она вдруг остановилась, взяла меня за руку и проворковала:
–  Знаете, Михаил, я хочу вам сказать…
–  Да, я  слушаю.
–  Нет, не могу… Мне стыдно…
–  Не стесняйтесь. Ни одного вашего слова я не обращу вам во вред.
Тогда она, встав на цыпочки, прошептала мне прямо в ухо:
–  Я вас все время хочу, Михаил.
Что мне было после этого делать? Затащить ее в кусты и изнасиловать?.. о, это было чересчур пошло и, по правде говоря, не входило в мои намерения. И я в знак благодарности за эти искренние слова, стал перед Ангелиной на колени и стал целовать ее нежные ладони. Она была сильно польщена и растрогана этим театральным жестом. На следующий день свое пожелание она повторила уже в другой форме. После очередного комплимента, живописующего ее женские прелести, Ангелина, скосив в мою сторону очаровательные глазки и обнажив ровные белые зубы, напомнившие мне оскал булгаковской Маргариты, шутливо сказала:
–  О, я не советую вам связываться со мной, как с женщиной. А то вдруг понравится? Что будете тогда делать?
И тут я понял, что дальше медлить нельзя. Надо срочно приступать к осуществлению последнего, заключительного этапа операции, которую мысленно я окрестил «Операция Ангелина».

Прощаясь, я предложил встретиться через два дня и предупредил, что готовлю сюрприз.
–  Сюрприз! –  воскликнула женщина. –  Как здорово! А что это за сюрприз?
–   Я не могу пока вам открыться, иначе это будет уже не сюрприз.
–  Ну, ладно, –  согласилась Ангелина, вздохнув, –  я готова подождать.
И, расцеловавшись, как обычно, в губки, и в ручки, мы с ней расстались до субботы.
Два дня прошли быстро, и мы встретились в назначенном месте.
Она явилась в длинном черном пальто, правую сторону которого украшала искусственная черная розочка. На руках у нее были надеты кружевные перчатки того же черного цвета.
Поздоровавшись и нежно стиснув запястья Ангелины,  с волнением в голосе я вымолвил:
–  Ангелина! Сегодня мой день рожденья…
– Ах, вот в чем дело! – перебила она меня. – Почему же вы не открылись мне раньше?
–  Я хотел сделать Вам сюрприз… Так вот: вы не можете мне отказать и не пойти ко мне в гости. Там уже все готово к нашему приходу…
Произнося эти слова, я внимательно наблюдал за выражением ее лица, и от меня не укрылась искорка глубокого и неподдельного ликования, сверкнувшая в ее глазах. Я понял: Ангелина ждала этого предложения уже давно.

Мы шли  по улице, взявшись за руки, и дышали крепким настоем декабрьского морозного воздуха. Под ногами нежно хрустел первый, только что выпавший снег. В свободной руке Ангелина держала большой букет  желтых роз. На нас оборачивались прохожие, настолько гармоничную и красивую пару мы собой представляли: изящная стройная женщина с гордо посаженной головой и элегантный мужчина в длинном темном пальто с белым шарфом на шее. Мы шли медленно, подчеркнуто торжественно, как будто специально провоцируя артобстрел завистливых взглядов всех одиноких и неприкаянных. Замечая эти взгляды, я мысленно усмехался и поражался человеческой несообразительности и недогадливости.
В квартире я все заранее приготовил. На застеленном белой скатертью столе стояла бутылка шампанского, хрустальные бокалы и фрукты. Ангелина была в восторге.
Я помог ей раздеться, мы помыли руки, и я усадил ее за стол. Включил музыку. Открыл шампанское, наполнил бокалы и провозгласил первый тост:
–   За знакомство Ангелина! Всю жизнь я ждал встречи с Вами.
–  Да, – стрельнув в мою сторону глазами и счастливо улыбнувшись, согласилась она, –  за нас!
Мы чокнулись.
Ангелина почти ничего не ела, и мне пришлось уговаривать ее попробовать то одно, то другое блюдо, расхваливая их вкусовые качества.
Второй тост я произносил стоя:
–  У одного шаха была огромная коллекция прекрасных жемчужин, собранных со всего света. А еще у него в золотой клетке жила жар–птица. И вот однажды слуга забыл закрыть дверцу в клетке, жар–птица улетела, захватив в клюве ларчик с коллекцией жемчужин. Она полетела к солнцу, а солнце опалило ее крылья, и птица, падая, уронила ларчик. Он раскрылся, и жемчужины рассыпались по всему свету… Я предлагаю выпить за чудеснейшую из жемчужин, сидящую сейчас за этим столом!

От плеснувшего в голову хмеля, стократ усилившего чувство обретенного счастья, Ангелина покраснела.

Третий тост, опередив меня, провозгласила гостья. Она предложила выпить за именинника. То есть за меня. Я не стал возражать.

Потом я пригласил ее на танец. Под медленную композицию какого–то зарубежного исполнителя мы кружились по комнате, при этом Ангелина все сильнее прижималась ко мне, и я не мог не расслышать ее прерывистого дыхания и бьющегося в любовном томлении сердца. Я чувствовал, что могу овладеть ею в любую минуту и что она ждет от меня решительных и скорых действий.

Как раз закончилась кассета, я поблагодарил Ангелину за танец и предложил присесть в кресло, а сам подошел к магнитофону и перевернул кассету. Взял со стола апельсин и медленными неторопливыми движениями очистил его. Затем вернулся к Ангелине и протянул ей апельсин.

Пока я проделывал эту нехитрую операцию с апельсином, Ангелина сбросила с ног тапочки, в которых она разгуливала по квартире и которые у меня остались от Вероники, и подогнула левую ногу под себя, зажмурившись в ожидании. На ангельском лице женщины застыла наивная детская улыбка.

Протягивая ей апельсин, я обратил внимание на эту ее новую позу, отчего меня всего передернуло, а по спине пробежал мерзкий холодок. «Совсем как Вероника», –  подумал я.
Наблюдая, как она разламывает надвое бело–розовый апельсин, из которого сочится прозрачный желтоватый сок, я представлял на месте Ангелины совсем другую женщину, которая так же, как она, когда–то, сидя в этом же кресле и подогнув под себя ногу, длинными пальцами с нежной кожей вгрызалась в апельсин.

От нахлынувших воспоминаний у меня на мгновение помрачился рассудок, я весь затрясся, но быстро взял себя в руки и, извиняясь, попросил гостью позволить мне удалиться на несколько минут.

–  Но только на несколько минут, –  великодушно согласилась она, погрозив мне пальцем.
Я вышел в соседнюю комнату. Из–под кровати я извлек большую картонную коробку, в которой лежали две пары роликовых коньков. На них когда–то, улучив свободную минуту, я катался с Вероникой. Роликовые коньки были покрыты толстым слоем пыли. В задумчивости посмотрел я на них, зачем–то потрогал эту полуторагодичную пыль и, отложив коньки в сторону, стал раздеваться. Я разделся донага, затем прямо на голые ноги надел коньки, плотно затянув шнурки. Застыл в таком виде перед зеркалом, любуясь отражением, хищно усмехнулся и, оттолкнувшись от пола, поехал в соседнюю комнату. Квартира сразу наполнилась отчаянным стуком и грохотом. Въехав на середину зала, я затормозил и повернулся к Ангелине, наслаждаясь произведенным впечатлением. Ее руки судорожно вцепились в ручки кресла, глаза расширились от изумления, лицо сперва сильно побледнело, а потом стало наливаться кровью.

Выждав паузу, с металлом в голосе, ввинчивая каждое слово в мозг Ангелины, я произнес:
–  А теперь катай меня, сука! – и сделал шаг по направлению к ней.
Ангелина вскочила с кресла и бросилась в прихожую. Сняв с вешалки пальто, долго не могла попасть в рукав. Рывками натянула сапоги и, забыв застегнуть их, цепляясь ногой за ногу, метнулась к выходу. В это время я, скрестив руки на груди, спокойно стоял в дверях в чем мать родила и наблюдал за действиями женщины, стараясь не упустить ни один жест, ни одно движение, ни один оттенок выражения лица и глаз. Я хотел запомнить этот застывший в глазах ужас, суету и панику только что корчившей из себя аристократку самой обычной деревенской бабы. Она  испугалась мужчины только потому, что он не захотел соблюсти все условности, принятые в обществе: вначале красивые слова, а потом секс. Целый месяц она мечтала увидеть его обнаженным, почувствовать его в себе, но роликовые коньки и грубое обращение враз уничтожили и влечение, и желание.  Теперь не скоро она отважится довериться очередному самцу, потому что за красивыми речами неизменно будет подозревать роликовые коньки или какой-нибудь иной подвох.

…В конце концов, справившись с волнением, Ангелина вырвалась на лестничную площадку и бросилась вниз. Постепенно удаляясь, смолк стук ее каблуков.

Я вернулся в комнату и, повалившись на диван, отчаянно захохотал. Это был именно хохот, захлебывающийся и безудержный. Хохот, от которого у любого человека могли встать дыбом волосы и налиться  страхом глаза.  Наконец, я, обессилев, затих и из глубин сознания всплыл вопрос: «А не сошел ли я с ума? И, действительно, доступно ли нормальному человеческому сознанию спланировать и претворить в  жизнь акцию, чудовищный финал которой разыгрался несколько минут назад? Я представил себя на месте Ангелины, пытаясь вжиться в ее шкуру.  Нотка жалости и чувство вины змеем зашевелились где–то в глубине подсознания, но я тут же мысленно раздавил эту гадину. Разве я виноват в случившемся? Я всего лишь возвращаю людям зло, которое когда–то было причинено мне Вероникой. А для Ангелины случившееся пусть станет уроком. Оттого, что и на смертном одре она  вспомнит обо мне и проклянет –  мне ни холодно, ни жарко...

И все же от удовлетворенного почти сполна чувства мести облегчения я не испытывал. Эти полтора месяца лицемерного ухаживания и увенчавшие их несколько минут безудержного, истерического хохота опустошили меня, заполнив все существо дикой, нечеловеческой тоской.

Одевшись, я подошел к бару и достал бутылку водки. Я налил полный бокал и залпом выпил. В молчании просидев за столом несколько минут, налил еще один бокал и снова выпил. Скоро я почувствовал, как живительное тепло разливается по телу, место тоски занимает умиротворенность и спокойствие...

С этого времени водку я стал употреблять регулярно. То есть каждый день. Ею я глушил тоску и боль. Я чувствовал, что качусь по наклонной плоскости, но не мог остановиться, да, в общем–то, и не хотел. В свое время в клинике меня вернули к жизни. Я это возвращение использовал как возможность расплатиться по счетам. Свою миссию я выполнил сполна, и теперь жизнь снова утратила для меня смысл.
Я хотел умереть и сознательно губил свой организм.