Вторник, 19.03.2024, 12:59
Приветствую Вас Гость | RSS
Меню сайта
Форма входа
Поиск
Календарь
«  Март 2024  »
ПнВтСрЧтПтСбВс
    123
45678910
11121314151617
18192021222324
25262728293031
Наш опрос
Оцените мой сайт
Всего ответов: 7558
Статистика

Онлайн всего: 1
Гостей: 1
Пользователей: 0

Сайт Александра Лагуновского

Проза 30-х годов


Проза 30-х годов

План

1. Рассказы и очерки 30–х годов.
2. Роман 30–х годов и его жанрово–тематические разновидности:
        а) производственный;
        б) деревенский;
        в) философский;
        г) лирический;
        д) исторический.

Литература

1. Акимов В.М. От Блока до Солженицына. М., 1994.
2. Голубков М. Русская литература ХХ века. После раскола. М., 2001.
3. История русской литературы ХХ века (20–90–е годы). М., МГУ, 1998.
4. История советской литературы: Новый взгляд.  М.,1990.
5. Мусатов В.В. История русской литературы ХХ в. (советский период). М., 2001.
6. Русская литература ХХ века. Мн., 2004.
7. Русская литература ХХ века в 2 частях/под ред. проф. Кременцова. М., 2003.




В литературе  тридцатых  годов  происходили  значительные  перемены, связанные  с  общим  историческим  процессом.   Ведущим  жанром  30–х  годов  становится  роман.  В литературе утверждается новый  художественный  метод  – социалистический  реализм.  Цели  и  задачи  литературы  были определены  на  Первом съезде  писателей, где с главным докладом выступил  М. Горький. В качестве основной темы литературы им была названа тема труда.
  
Перед литературой была поставлена задача: помочь формированию нового советского человека. Литература   должна была показывать достижения,   воспитывать  новое  поколение.
 
Своеобразную  летопись  этого  времени  составляют  произведения       М. Шагинян «Гидроцентраль», И. Эренбурга  «День  второй», Л.Леонова «Соть»,  М.Шолохова  «Поднятая  целина»,  Ф.Панферова «Бруски».  Развивался  исторический  жанр («Петр I»  А.Толстого,  «Цусима»  Новикова – Прибоя,  «Емельян  Пугачев» В.Шишкова).
Остро  ставится в литературе  проблема  воспитания  людей.  Она  нашла  свое  разрешение  в  произведениях  «Люди  из  захолустья»  А.Малышкина,  «Педагогической  поэме» А.Макаренко.

В форме малого жанра оттачивается искусство наблюдения жизни, навыки краткого и точного письма. Рассказ и очерк становятся действенным средством познания нового в быстротекущей современности, лабораторией художественно–публицистического мастерства.
Обилие и оперативность малых жанров позволяют широко охватить все стороны жизни. Нравственно–философское наполнение новеллы, социально–публицистическое движение мысли в очерке, социологические обобщения в фельетоне – вот чем отмечены малые жанры прозы 30–х годов.

Выдающимся новеллистом 30–х годов является А.Платонов. Как  художник–философ, сосредоточивший внимание на темах нравственно–гуманистического звучания, А.Платонов тяготеет  к жанру рассказа–притчи. Событийный момент в таком рассказе резко ослаблен, географический колорит тоже. Внимание художника сосредоточено на духовной эволюции персонажа, изображенного с тонким психологическим мастерством («Фро», «Бессмертие», «В прекрасном и яростном мире»).
 
Характерную для эпохи 30–х годов эволюцию переживают малые жанры в области сатиры и юмора.   Это наглядно видно на примере М.М.Зощенко. В начале 1930–х у Зощенко появляется новый тип героя – человек, «потерявший человеческий облик», «праведник» («Коза», «Страшная ночь»). Этот герой не принимает морали мещанского окружения, у него другие этические нормы, он хотел бы жить по высокой морали. Но его бунт кончается крахом. Однако в отличие от бунта «жертвы» у Чаплина, который всегда овеян состраданием, бунт героя Зощенко лишен трагизма: личность поставлена перед необходимостью духовного сопротивления нравам и представлениям своей среды, и жесткая требовательность писателя не прощает ей компромисса и капитуляции. Обращение к типу героев–праведников выдавало извечную неуверенность русского сатирика в самодостаточности искусства и было своеобразной попыткой продолжить гоголевские поиски положительного героя, «живой души».
Идейно–художественная перестройка Зощенко показательна в том отношении, что она сходна с  рядом аналогичных процессов, совершавшихся в творчестве его современников. В частности, у Ильфа и Петрова – новеллистов и фельетонистов – можно обнаружить те же тенденции. Наряду с сатирическими рассказами и фельетонами печатаются их произведения, выдержанные в лирико–юмористическом ключе («М.», «Чудесные гости», «Тоня»). Начиная со второй половины 30–х годов, появляются рассказы с более радикально обновленным сюжетно–композиционным рисунком. Существо этой перемены заключалось во введении в традиционную форму сатирического рассказа положительного героя.

В 30–е годы ведущим жанром становится роман, представленный и романом–эпопеей, и социально–философским,  и публицистическим,  психологическим романом.
В 30–е годы все большее распространение получает новый тип сюжета. Эпоха раскрывается через историю какого–либо дела на комбинате, электростанции, колхозе и т.п. И поэтому авторское внимание привлекают судьбы большого числа людей, и ни один из героев уже не занимает центрального положения.

В «Гидроцентрали» М.Шагинян «идея плановости» хозяйствования не только стала ведущим тематическим центром книги, но и подчинила себе основные компоненты ее структуры. Сюжет в романе соответствует этапам строительства гидроэлектростанции. Судьбы героев, связанных с возведением Мезингэса, подробно анализируются в соотношении со строительством (образы Арно Арэвьяна, главинжа, учительницы Малхазян).
В «Соти» Л.Леонова разрушается тишина безмолвной природы, древний скит, откуда брали песок и гравий для строительства. Строительство бумажного комбината на Соти представляется как часть планомерного переустройства страны.

В новом романе «Энергия» Ф.Гладков несравненно подробнее, детализированнее изображает трудовые процессы, чем это было в «Цементе». При воссоздании картин индустриального труда автор реализует новые приемы, развивает старые, имевшиеся в наметках в «Цементе» (обширные производственные ландшафты, создаваемые приемом панорамирования).

В русло искания новых форм крупного прозаического жанра с целью отражения новой действительности органически входит и роман И.Эренбурга «День второй». Это произведение воспринимается как лирико–публицистический репортаж, написанный непосредственно в гуще больших дел и событий. Герои этого романа (бригадир Колька Ржанов, Васька Смолин, Шор) противостоят Володе Сафонову, который избрал для себя сторону наблюдателя.
Принцип контрастности, вообще–то составляющий важный момент в любом произведении искусства, в прозе Эренбурга нашел оригинальное выражение. Этот принцип не только помогал писателю полнее показать многообразие жизни. Он ему был нужен, чтобы воздействовать на читателя. Поразить его свободной игрой  ассоциаций остроумных  парадоксов, основу которых составлял контраст.

Утверждение труда как творчества, возвышенное изображение производственный процессов – все это изменило характер конфликтов, обусловило формирование новых типов романов. В 30–е годы среди произведений выделился тип социально–философского романа («Соть»), публицистического («День второй»), социально–психологического («Энергия»).
Поэтизация труда в сочетании с горячим чувством любви к родному краю нашла свое классическое выражение в книге уральского писателя П.Бажова «Малахитовая шкатулка». В те годы существовала также и линия социально–психологического (лирического) романа, представленная «Последним из Удэге» А.Фадеева и произведениями К.Паустовского и М.Пришвина.

Роман «Последний из Удэге» имел ценность не только познавательную, но и, прежде всего, художественно–эстетическую.  Действие «Последнего из удэге» разворачивается весной 1919 г. во Владивостоке и в охваченных партизанским движением районах Сучан, Ольга, в таежных деревнях. Но многочисленные ретроспекции знакомят читателей с панорамой исторической и политической жизни Приморья задолго до «здесь и теперь» – накануне Первой мировой войны и Февраля 1917–го. Повествование, особенно со второй части, носит эпический характер. Художественно значимы все аспекты содержания романа, раскрывающего жизнь самых разных социальных кругов. Читатель попадает в богатый дом Гиммеров, знакомится с демократически настроенным врачом Костенецким, его детьми – Сережей и Еленой (лишившись, матери, она, племянница жены Гиммера, воспитывается в его доме). Правду революции Фадеев понимал однозначно, поэтому привел своих героев–интеллигентов к большевикам, чему способствовал и личный опыт писателя. Он с юных лет чувствовал себя солдатом партии, которая «всегда права», и эта вера запечатлена в образах героев Революции. В образах председателя партизанского ревкома Петра Суркова, его заместителя Мартемьянова, представителя подпольного обкома партии Алексея Чуркина (Алеши Маленького), комиссара партизанского отряда Сени Кудрявого (образ полемичный по отношению к Левинсону), командира Гладких проявилась та многогранность характеров, которая позволяет увидеть в герое не функции опера, а человека.   Безусловным художественным открытием Фадеева стал образ Елены, следует отметить глубину психологического анализа душевных переживаний девочки–подростка, ее едва не стоившей жизни попытки узнать мир дна, поисков социального самоопределения, вспыхнувшего чувства к Ланговому и разочарованию в нем.   «Измученными глазами и руками,– пишет Фадеев о своей героине,– она ловила это последнее теплое дуновение счастья, а счастье, как вечерняя неяркая звезда в окне, все уходило и уходило от нее». Почти год ее жизни после разрыва с Ланговым «запечатлелся в памяти Лены как самый тяжелый и страшный период ее жизни». «Предельное, беспощадное одиночество ее в мире» толкает Лену на побег к отцу, в занятый красными Сучан при помощи преданного ей Лангового. Лишь там возвращаются к ней спокойствие и уверенность, питаемые близостью к народной жизни (в разделе, посвященном «Разгрому», уже шла речь о ее восприятии людей, собравшихся в приемной ее отца – врача Костенецкого). Когда же она начинает работать сестрой среди женщин, готовящихся к встрече раненых сыновей, мужей, братьев, она была потрясена тихой задушевной песней:

...Молитеся вы, женщины,
За наших сыновей.

«Женщины все пели, а Лене казалось, что есть на свете и правда, и красота, и счастье». Она ощущала его и во встреченных ею людях и теперь «в сердцах и голосах этих женщин, певших о своих убитых и борющихся сыновьях (...). Как никогда еще, Лена чувствовала и в своей душе возможность правды любви и счастья, хотя и не знала, каким путем она сможет обрести их».

В предполагаемом решении судьбы главных романических героев – Елены и Лангового, – в трактовке непростых взаимоотношений Владимира Григорьевича и Мартемьянова в полной мере проявился гуманистический пафос автора. Разумеется, в гуманистическом аспекте решены автором и образы подпольщиков и партизан, «простых» людей, теряющих близких в страшной мясорубке войны (сцена гибели и похорон Дмитрия Ильина); страстным авторским отрицанием жестокости окрашены описания предсмертных мук Пташки–Игната Саенко, замученного в белогвардейском застенке.  Вопреки теории «социалистического гуманизма», гуманистический пафос Фадеева распространялся и на героев противоположного идейного лагеря.  Одни и те же события в жизни удэге освещаются Фадеевым с разных сторон, придавая повествованию определенный полифонизм, причем повествователь непосредственно не заявляет о себе. Этот полифонизм особенно ярко проступает потому, что автором взяты три «источника» освещения жизни, что в своей совокупности создает полнокровное представление о действительности. Прежде всего, это восприятие Сарла – сына племени, стоящего на доисторической ступени развития; его мышление, несмотря на изменения, происшедшие в сознании, несет отпечаток мифологичности. Второй стилевой пласт в произведении связан с образом бывалого и грубоватого русского рабочего Мартемьянова, понявшего душу, бесхитростную и доверчивую, народа удэге. Наконец, значительна роль в раскрытии мира удэге Сергея Костенецкого, интеллигентного юноши с романтическим восприятием действительности и поисками смысла жизни.   Ведущий художественный принцип автора «Последнего из удэге» – раскрытие пафоса романа через анализ психологических состояний его героев. Русская советская литература взяла на вооружение толстовский принцип многогранного и психологически убедительного изображения человека иной национальности, и «Последний из удэге» был значительным шагом в этом направлении, продолжающим толстовские традиции (Фадеев особенно ценил «Хаджи–Мурата»).

Писатель воссоздал своеобразие мышления и чувств человека, находящегося почти на первобытной ступени развития, а также чувства европейца, попавшего в первобытный патриархальный мир.  Писатель проделал большую работу по изучению быта удэгейцев, накапливая материал по следующим рубрикам: особенности наружности, одежда, общественное устройство и семья; поверья, религиозные воззрения и обряды; объяснение слов племени удэге. Рукописи романа показывают, что Фадеев добивался максимальной точности этнографического колорита, хотя в отдельных случаях, по собственному признанию и наблюдениям читателей, сознательно отступал от нее. Он ориентировался не столько на точную картину жизни именно данного народа – удэге, сколько на обобщенно–художественное изображение быта и внутреннего облика человека родового строя в Дальневосточном крае: «... Я счел себя вправе при изображении народа удэге использовать также материалы о жизни других народов»,– говорил Фадеев, предполагавший вначале дать роману название «Последний из тазов».   В  замысле Фадеева тема удэге с самого начала была составной частью темы революционного преобразования Дальнего Востока, но его декларации остались нереализованными: видимо, чутье художника, мечтавшего «сомкнуть позавчерашний и завтрашний день человечества», заставляла его все более углубляться в описание патриархального мира удэге. Это в корне отличает его произведение от многочисленных однодневок 30–х годов, авторы которых спешили рассказать о социалистическом преобразовании национальных окраин. Конкретизация современного аспекта замысла была намечена Фадеевым только в 1932 году, когда он решает добавить к шести задуманным частям романа (написаны были только три) эпилог, рассказывающий о социалистической нови. Однако в 1948 г. он от этого плана отказывается, хронологически ограничивая замысел романа событиями гражданской войны.

Значительными произведениями о преобразовании природы и быте национальных окраин явились очерковые повести К.Паустовского «Кара–Бугаз», «Колхида», «Черное море». В них проявилось своеобразное дарование писателя–пейзажиста.

Повесть «Кара–Бугаз» – о разработке залежей глауберовой соли в заливе Каспийского моря – романтика претворяется в борьбу с пустыней: человек, покоряя землю, стремится перерасти себя. Писатель сочетает в повести художественно–изобразительное начало с остросюжетностью, научно–популяризаторские цели с художественным осмыслением разных людских судеб, столкнувшихся в борьбе за оживление бесплодной, иссушенной земли, историю и современность, вымысел и документ, впервые достигая многоплановости повествования.
Для Паустовского пустыня – олицетворение разрушительных начал бытия, символ энтропии. Впервые писатель касается с такой определенностью и экологической проблематики, одной из главных в его творчестве. Все больше писателя привлекает будничность в ее самых простых проявлениях.

Социальный оптимизм предопределил пафос созданных в эти годы произведений М.Пришвина.   Именно мировоззренческие, философско–этические искания главного героя Курымушки–Алпатова – в центре автобиографического романа Пришвина «Кащеева цепь», работа над которым начата в 1922 и продолжалась до конца жизни. Конкретные образы здесь также несут в себе второй, мифологический, сказочный план (Адам, Марья Моревна и т. д.). Человек, по мысли автора, должен разорвать кащееву цепь зла и смерти, отчужденности и непонимания, освободиться от пут, сковывающих жизнь и сознание. Скучную повседневность нужно превратить в каждодневный праздник жизненной полноты и гармонии, в постоянное творчество. Романтическому неприятию мира писатель противопоставляет мудрое согласие с ним, напряженный жизнеутверждающий труд мысли и чувства, созидание радости.

В повести «Жень–Шень», где также силен автобиографический подтекст, природа осознается как часть общественного бытия. Хронологические рамки повести условны. Ее лирический герой, не выдержав ужасов войны, уходит в маньчжурские леса. Сюжет повести развивается как бы в двух планах – конкретном и символическом. Первый – посвящен скитаниям героя по маньчжурской тайге, его встрече с китайцем Лувеном, их совместной деятельности по созданию оленьего  питомника. Второй – символически рассказывает об исканиях смысла жизни. Символический план вырастает из реального – с помощью различных уподоблений, иносказаний, переосмыслений. Социально–философское истолкование смысла жизни проступает в описаниях деятельности Лувена – искателя жень–шеня. Нежное и таинственное в глазах людей реликтовое растение становится символом самоопределения человека в жизни.
Романтическая концепция человека и природы в творчестве Пришвина по–своему обогащала романтическое течение литературы. В цикле романтических миниатюр «Фацелия» аналогии из жизни человека и природы помогают выразить и вспышку жизненных сил человека, и тоску по утраченному счастью, отъединившую героя от мира («Река под тучами»), и осознание итога прожитой жизни («Лесной ручей», «Реки цветов»), и неожиданное возвращение молодости («Запоздалая весна»). Фацелия (медоносная трава) становится символом любви и радости жизни. «Фацелия»  свидетельствовала об отказе Пришвина от изображения внешнего сюжетного действия. Движение в произведении – это движение мысли и чувств  повествователя.

В 30–е годы  работает над крупным произведением – романом «Мастер и Маргарита» М. Булгаков. Это многоплановый философский роман. В нем слилось воедино несколько творческих тенденций, характерных для произведений Булгакова 20–х годов. Центральное место в романе занимает драма мастера–художника, вошедшего в конфликт со своим временем.
Роман первоначально задумывался как апокрифическое «евангелие от дьявола», а будущие заглавные герои в первых редакциях текста отсутствовали. С годами первоначальный замысел усложнялся, трансформировался, вобрав в себя судьбу самого писателя.

История пребывания Сатаны в Москве 1930–х годов вторит легенде о явлении Иисуса, произошедшего два тысячелетия назад. Точно так же, как некогда не узнали бога, москвичи не узнают и дьявола, хотя Воланд и не скрывает своих общеизвестных признаков. Причем с Воландом встречаются просвещенные, казалось бы, герои: литератор, редактор антирелигиозного журнала Берлиоз и поэт, автор поэмы о Христе Иван Безродный.
События совершались на глазах множества людей и, тем не менее, остались не понятыми. И лишь Мастеру в созданном им романе дано восстановить осмысленность и единство течения истории. Творческим даром вживания Мастер «угадывает» истину в прошлом. Верность проникновения в историческую реальность, засвидетельствованная Воландом, подтверждает тем самым и верность, адекватность описания Мастером и настоящего. Вслед за пушкинским «Евгением Онегиным», роман Булгакова может быть назван, по общеизвестному определению, энциклопедией советской жизни. Быт и нравы новой России, человеческие типы и характерные поступки, одежда и еда, способы общения и занятия людей, – все это развернуто перед читателем с убийственной иронией и одновременно пронзительным лиризмом в панораме нескольких майских дней.
  
На протяжении 30–х годов значительно расширяется диапазон тем, разрабатываемых мастерами исторической художественной прозы. Это обогащение тематики происходит не только за счет хронологически большего охвата различных тем и моментов истории. Что знаменательно и важно, меняется сам подход литературы к исторической действительности, который постепенно становясь более зрелым, углубленным и разносторонним. В художественном освещении прошлого появляются новые аспекты. Творческие устремления романистов 20–х годов почти всецело замыкались в кругу одной главной темы – изображения борьбы различных социальных групп. Теперь в историческом романе в дополнение к этой прежней линии возникает новая, плодотворная и важная идейно–тематическая линия: писатели все чаще обращаются к героической истории борьбы народа за свою независимость, берутся за освещение формирования важнейших этапов  национальной государственности, в их книгах воплощаются темы воинской славы, истории национальной культуры.

Во многом по–новому решает теперь литература и проблему положительного героя в историческом романе. Пафос отрицания старого мира, которым был проникнут исторический роман 20–х годов, обуславливал преобладание в нем критической тенденции в отношении к прошлому. Вместе с преодолением такой односторонности в исторический роман входят новые герои: выдающиеся государственные деятели, полководцы, деятели науки и искусства.

30–е годы – время подведения значительных социально–исторических, философско–этических итогов в прозе. Не случайно все крупнейшие эпопеи, берущие начало в 20–е годы («Тихий Дон», «Жизнь Клима Самгина», «Хождение по мукам»), получают завершение именно в этот период.